В разгорячивших всех спорах представители Исполкома не скрывали, что «народ» Петрограда и солдаты на их стороне. Что у них сила, у них большинство, а потому их требования должны быть исполнены, иначе они их все равно достигнут. Спор продолжался, и разгорячивший всех вопрос о монархии или республике в будущем так и остался нерешенным, но отречение императора Николая II было как бы бесповоротно санкционировано обеими сторонами. О нем даже не спорили.

В самый разгар спора председателю Родзянко доложили, что его просят в Главный штаб к прямому проводу для разговора с генералом Рузским. Разнервничавшийся Родзянко заявил, что он без охраны Исполкома не поедет. Что Исполком хозяин положения.

— Что же, у вас сила и власть, — возбужденно говорил Родзянко, — вы можете меня арестовать, вы, может быть, всех нас скоро арестуете, мы знаем.

Председателя старались успокоить, но охрану от Исполкома Соколов ему все-таки дал. И Родзянко, которого в Ставке считали всесильным и чуть не диктатором, поехал в Главный штаб с охраной Исполкома.

Было 3 часа 20 минут ночи 2 марта, когда начался исторический разговор Родзянко с Рузским, разговор, возымевший решительное влияние на вопрос об отречении императора Николая II. В аппаратной комнате штаба Северного фронта в Пскове, в глубоком кресле сидел усталый, изнервничавшийся за ночь генерал Рузский. Он говорил свои мысли находившемуся у аппарата генералу Юрию Данилову, и уже последний формулировал их и диктовал для передачи по аппарату.

ПЕТРОГРАД: «Доложите генералу Рузскому, что подходит к аппарату председатель Государственной думы Родзянко».

ПСКОВ: «У аппарата генерал-адъютант Рузский».

РУЗСКИЙ: «Здравствуйте, Михаил Владимирович. Сегодня около 7 часов вечера прибыл в Псков государь император. Его величество при встрече мне высказал, что ожидает вашего приезда. К сожалению, затем выяснилось, что ваш приезд не состоится, чем я был глубоко опечален. Прошу разрешения говорить с вами с полной откровенностью; этого требует серьезность переживаемого времени. Прежде всего я просил бы вас меня осведомить, для личного моего сведения, об истинной причине отмены вашего прибытия в Псков. Знание этой причины необходимо для дальнейшей нашей беседы».

РОДЗЯНКО: «Здравствуйте, Николай Владимирович. Очень сожалею, что не могу приехать. С откровенностью скажу, причин моего неприезда две: во-первых, эшелоны, вами высланные в Петроград, взбунтовались, вылезли в Луге из вагонов, объявили себя присоединившимися к Государственной думе и решили отнимать оружие и никого не пропускать, даже литерные поезда. Мною немедленно были приняты меры, чтобы путь для поезда его величества был свободен. Не знаю, удастся ли э т о.

Вторая причина — полученные мною сведения, что мой приезд может повлечь за собою нежелательные последствия и невозможность остановить разбушевавшиеся народные страсти без личного присутствия, так как до сих пор верят только мне и исполняют только мои приказания».

РУЗСКИЙ: «Из бесед, которые его величество вел сегодня со мною, выяснилось, что государь император предполагал предложить вам составить министерство, ответственное перед его величеством, но затем, идя навстречу общему желанию законодательных учреждений и народа, отпуская меня, его величество выразил окончательное решение и уполномочил меня довести до вашего сведения об этом — дать ответственное перед законодательными палатами министерство с поручением вам образовать кабинет. Если желание его величества найдет в вас отклик, то спроектирован манифест, который я мог бы сейчас же передать в а м.

Манифест этот мог бы быть объявлен сегодня, 2 марта, с пометкой — Псков. Не откажите в ваших соображениях по всему вышеизложенному».

РОДЗЯНКО: «Я прошу вас проект манифеста, если возможно, передать теперь же. Очевидно, что его величество и вы не отдаете отчета в том, что здесь происходит. Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так-то легко, — в течение двух с половиной лет я неуклонно, при каждом моем всеподданнейшем докладе предупреждал государя императора о надвигающейся грозе, — если не будут немедленно сделаны уступки, которые могли бы удовлетворить страну.

Я должен вам сообщить, что в самом начале [революционного] движения власть, в лице министров, стушевалась и не принимала решительно никаких мер предупредительного характера. Немедленно же началось братание войск с народными толпами, войска не стреляли, а ходили по улицам и им толпа кричали „ура!“. Перерыв занятий законодательных учреждений подлил масла в огонь, и мало-помалу наступила такая анархия, что Государственной думе вообще, а мне в частности оставалось только попытаться взять движение в свои руки и встать во главе для того, чтобы избежать такой анархии при таком расслоении, которое грозило гибелью государства.

К сожалению, это мне далеко не удалось, народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы. Не только не слушаются, но убивают своих офицеров. Ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов. Вынужден был всех министров, во избежание кровопролития, кроме военного и морского, заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитация направлена на все, что более умеренно и ограничено в своих требованиях. Считаю нужным вас осведомить, что то, что предлагается вами, уже недостаточно и династический вопрос поставлен ребром. Сомневаюсь, чтобы возможно было с этим справиться».

РУЗСКИЙ: «Ваши сообщения, Михаил Владимирович, действительно рисуют обстановку в другом виде, чем она рисовалась здесь, на фронте. Если страсти не будут умиротворены, то ведь нашей родине грозит анархия надолго, и это прежде всего отразится на исходе войны. Между тем, затратив столько жизней на борьбу с неприятелем, нельзя теперь останавливаться на полдороге и необходимо довести ее до конца, соответствующего нашей великой родине. Надо найти средство для умиротворения страны. Прежде передачи вам манифеста не можете ли мне сказать, в каком виде намечается разрешение династического вопроса?»

РОДЗЯНКО: «С болью в сердце буду теперь отвечать, Николай Владимирович. Еще раз повторяю, ненависть к династии дошла до крайних пределов, но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам, войскам, решил твердо войну довести до победного конца и в руки немцам не даваться. К Государственной думе примкнули Петроградский и Царскосельский гарнизоны, то же самое повторяется во всех городах, нигде нет разногласия, везде войска становятся на сторону Думы и народа, и грозное требование отречения в пользу сына при регентстве Михаила Александровича становится определенным требованием. Повторяю, со страшной болью передаю я вам об этом, но что же делать. В то время, когда народ, в лице доблестной нашей армии, проливал свою кровь и нес неисчислимые жертвы, правительство положительно издевалось над нами, — вспомните освобождение Сухомлинова, Распутина и всю его клику, вспомните — Маклакова,