— Вам передает привет Джура. Он так же просил передать вам одно сообщение: «Овсянников не тот, за кого себя выдает, а Секеча хотят переманить».

Услышав эти слова, Рашидов какое-то время с недоумением смотрел на собеседника, после чего спросил:

— А кто такой Джура?

— Я понимаю ваше недоверие, но у нас слишком мало времени, — ответил Игнатов. — Джура — это Александр Бородин. На днях он очень сильно меня выручил, поэтому я у него в большом долгу. И именно сейчас я этот долг ему и возвращаю. В противном случае он бы мне не доверился.

Рашидов не зря столько лет провел в политике, поэтому в людях умел разбираться. Бывало, конечно, когда чутье его подводило, и он ошибался в человеке, но только не в этом случае. Глядя в глаза сыщику, Рашидов не заметил в них ни тени лукавства или намека на какой-то обман. Да и как можно было сомневаться в услышанном, когда Игнатов назвал не только псевдоним, но и истинные имя и фамилию того, кто под ним скрывался.

— Спасибо большое, Алексей, я вас услышал, — ответил, наконец, Рашидов и протянул сыщику свою раскрытую для рукопожатия ладонь.

Стоявший рядом Федорчук, увидев этот жест, только порадовался — значит, дело, ради которого вместе с ним прилетел в Узбекистан сыщик, теперь будет спориться. Об истинной подоплеке этого рукопожатия министр знать не мог и даже не догадывался.

Член-корреспондент Академии наук Узбекской ССР Саид Максумов сидел напротив следователя Алексея Жарова и, глядя ему в глаза, думал: «И откуда только такие люди берутся? Как они попадают в наши органы правосудия, которые должны стоять на страже законности? Впрочем, подобное уже было в нашей истории. Вот точно такой же вахлак в тридцать седьмом году допрашивал моего отца, большевика-ленинца, и во время допроса сломал ему челюсть. Отец потом всю жизнь мучился этой травмой. Перед самой войной его освободили из тюрьмы, вернув все регалии. А того следователя, говорят, расстреляли. Более сорока лет минуло с тех пор и вот, кажется, опять все возвращается — теперь уже я арестован по ложному обвинению. Челюсть мне пока еще не сломали, но если так дальше будет продолжаться, то за этим, судя по всему, дело не станет».

— Максумов, что вы молчите? — вынимая сигарету изо рта, спросил Жаров.

— Я уже вам все давно сказал — я невиновен, — устало ответил допрашиваемый.

— Это я уже неоднократно слышал, — не скрывая раздражения, произнес следователь. — И с тем, что вы невиновны, я готов согласиться. Но только в одном-единственном случае — если вы честно признаетесь, где находится коллекция японских окимоно, которую мы разыскиваем.

— И об этом я тоже неоднократно вам говорил — не знаю.

— Врете, Максумов — знаете. И вы зря надеетесь на то, что нам ничего неизвестно. Вы получили эту коллекцию два месяца назад от помощника Эргашева — Самата Камилова. Он вручил ее вам буквально на смертном одре — за день до своего ухода из жизни. И та скульптурка, которую мы обнаружили у вас дома во время обыска, подтверждает нашу догадку — коллекция находится у вас и где-то припрятана. И никто, кроме вас, не знает где именно. Даже ваша жена рада бы нам помочь, да не может.

— Потому что здесь, на Востоке, не принято посвящать женщин в мужские дела. Но вы лучше скажите, кто вас на меня навел — кто-то из окружения Эргашева?

— Неважно, кто это сделал, Максумов — важно то, что мы все про вас знаем. И если вы будете упорствовать, то мы упечем вас за решетку, о чем я неоднократно уже предупреждал.

— За что, если я невиновен? Взяток я не брал и не давал их никому, жил честно.

— Вы укрываете от государства ценную коллекцию.

— А я вам в сотый раз повторяю: я готов ее вернуть, но только не вам.

— Почему?

— Извините, но вы не внушаете мне доверия.

— Чем интересно?

— Своими методами ведения следствия.

— То есть, другим людям вы эту коллекцию вернете?

— Смотря, что это будут за люди.

— Например, Леонид Аркадьевич Широков. Вам эта фамилия о чем-то говорит?

— Если он из московского Музея Востока, тогда говорит — я о нем наслышан.

— Он несколько дней назад прибыл из столицы специально, чтобы встретиться с вами. Он готов дать вам гарантии, что если вы передадите эту коллекцию ему, то он отвезет ее в Москву и она будет выставлена в его музее.

— Но эта коллекция ранее принадлежала другому учреждению — харьковскому, — внес уточнение Максумов.

— Какая разница, если мы с вами живет в единой стране под названием Советский Союз. Ну, так что, согласны на встречу?

— Я должен подумать.

— Сколько можно думать? — сорвался на крик следователь. — Вы уже три недели водите нас за нос. Вы что, специально испытываете наше терпение?

— Я просто пытаюсь понять, зачем вы меня арестовали, — все тем же спокойным тоном ответил Максумов. — И прихожу к единственному ответу: вам понадобилась эта коллекция. Вот почему вы пытаетесь навесить на меня все эти вздорные обвинения во взяточничестве — чтобы прижать к стенке. Вот почему перестали пускать ко мне моих родственников. Вы задумали что-то нехорошее и Широков вам подыгрывает.

«А этот гаденыш весьма проницателен для азиата, — подумал про себя Жаров, закуривая сигарету. — Впрочем, его мозгов все равно не хватит для того, чтобы докопаться до истинных причин того, почему нам понадобилась эта коллекция».

Открутив крышку у бутылки водки «Пшеничная», Алексей Жаров разлил напиток по двум рюмкам — себе и своему собеседнику Юрию Куркову, с которым он в конце 50-х учился в Институте иностранных языков КГБ в Ленинграде. После его окончания судьба раскидала однокашников в разные стороны: Курков продолжил службу в органах внешней разведки (закончил школу № 101 — «лесную»), а Жаров, окончив Военно-юридическую академию, попал в Следственное управление КГБ, в 1-й отдел, который занимался расследованием дел по вредительству, антисоветской агитации и пропаганде. Несколько дней назад Курков позвонил Жарову и предложил встретиться ради, как он сам выразился, «очень важного дела». У Жарова как раз подходила к концу его трехдневная отлучка из Ташкента (ему разрешили навестить больную мать, угодившую в больницу), а Курков тоже находился в Москве проездом — он был в плановом отпуске (вот уже три года он служил в резидентуре КГБ в Брюсселе, где располагалась штаб-квартира НАТО).

— За встречу! — провозгласил первый тост Жаров, взяв со стола наполненную до краев рюмку.

Выпив, друзья закусили, взяв с тарелки по бутерброду с красной икрой. Надкусывая свой, Курков осмотрел огромный зал, больше чем наполовину заполненного посетителями ресторана, и констатировал: