бы приветствовала. Если бы Вы ехали в Париж — за собственным одиночеством, как 23-летний Рильке, оставивший о Париже бессмертные слова: «Я всегда слышал, что это — город, где живут, по-моему — это город, где умирают»[1976] — ехали в свое одиночество, я бы протянула Вам обе руки, которые тут же бы опустила: будь один!

Но Вы едете к Адамовичу и К0, к ничтожествам, в ничтожество, просто — в ничто, в богему, которая пустота бо*льшая, чем ничто; сгорать ни за что — ни во чью славу, ни для чьего даже тепла — как Вы можете, Вы, поэт!

От богемы меня тошнит — любой, от Мюргера[1977] до наших дней; назвать Вам разницу? Тогда, у тех, был надрыв с гитарой, теперь — с «напитками» и наркотиками, а это для меня — помойная яма, свалочное место, — и смерть Поплавского, случайно перенюхавшего героина (!!! NB! всё, что осталось от «героя») — для меня не трагедия, а пожатие плеч. Не жаль, убей меня Бог, — не жаль. И умри Вы завтра от того же — не жаль будет.

Да, недаром Вы — друг своих друзей, чего я совершенно не учла и не хотела учитывать, ибо свое отношение к Вам (к Вашему дару) — построила на обратном.

Бедное «дитя города»! Вы хотите за такое — жизнь отдавать? Да такое ее и не примет.

Этой зимой я их (вас!) слышала, — слушала целый вечер в Salle Trocad*ro — «смотр поэтов»[1978]. И самой выразительной строкой было:

И человек идет домой

С пустою головой…[1979]

Честное слово, этим человеком я себя почувствовала — после этого вечера.

Когда человек говорит: я — мертв, что же: попробуем воскресить! (И воскрешала!) Но когда человек говорит: я — мертв и НЕ хочу воскреснуть, — милый друг, что же мне делать с трупом???

Мертвое тело с живой душой — одно, а вот живое тело с мертвой душой…

Я могу взять на себя судьбу — всю. Но не могу и не хочу брать на себя случайности (тей). Лень и прихоть — самые меня отвращающие вещи, слабость — третья <…>

Впервые — Новый мир. 1969. № 4. С. 209-210 (с купюрами, публ. А.С. Эфрон). СС-7. С. 618–619. Печ. по СС-7.

91а-36. А.С. Штайгеру

<16 августа <сентября> 1936 г., среда>[1980]

                         Послесловие к последнему лету

На прощание или на встречу, <зачеркнуто: послесловие не предисловие> — как захотите и сможете.

Мой друг, мне для <зачеркнуто: работы как живому существу> дружбы, или, что то же, — службы — нужен здоровый корень. Дружба и снисхождение, только жаление — унижение. Я не Бог, чтобы снисходить. Мне самой нужен высший или по крайней мере равный. О каком равенстве говорю? Есть только одно — равенство усилия. Мне совершенно всё равно, сколько Вы можете поднять, мне важно — сколько Вы можете напрячься. Усилие и есть хотение. И если в Вас этого хотения нет, нам нечего с Вами делать.

Мой друг, я всю жизнь нянчилась с немощными, с не хотящими мочь, и если меня от этого не убыло, то только потому, что меня, должно быть, вообще убыть не может — и если меня от этого не убыло, тем от меня — не прибыло. С мертвым грузом нехотения мне делать нечего, ибо это единственный, которого мне не поднять.

Если бы Вы ехали в Париж — самосжигаться на том Вашем костре (вероятно — блудном коне) я бы — претерпела. Если бы Вы ехали как Гронский[1981] — в Национальную библиотеку или поклониться Вандомской колонне: стати — я бы приветствовала. Если бы Вы ехали в Париж — за собственным одиночеством, как 23-летний Рильке, оставивший о Париже бессмертные слова: «Я всегда слышал, что это — город, где живут, по-моему — это город, где умирают» — ехали в свое одиночество, я бы протянула Вам обе руки, которые тут же бы опустила: будь один!

Но Вы едете — к Адамовичу и К0, к ничтожествам, в ничтожество, просто — в ничто — сгорать ни за что — ни во чью славу — ни для чьего даже тепла

— как Вы можете, Вы — написавший такие стихи.

Конечно, я бы за Вас постояла. Поплавский — вообще справедливо — ибо это во всяком случае верный и быстрый рецидив, а так — конечно — как Бог. Но боюсь, что я за Ваш такой Париж — и страдать то не смогу, ибо нет наличия трагедии.

Т.е. буду, конечно, но как за всякое <зачеркнуто: милое существо> погибшее, но малое создание — которое здесь обернется милым, но погибшим, — без тех городских утех даже, что встретили Вы меня — и ничего <зачеркнуто: иного не сталось>, а это для меня большое признание, некая объективная мера ценностей, ибо я вещь не субъективная,

Мой друг — сказать Вам разницу? Тогда у тех — был надрыв с гитарой, теперь у всех — надрыв с кокаином, а это для меня помойная яма, свалочное место, — и смерть Поплавского — случайно перенюхавшего героина (!!! — NB! всё, что осталось от героя) для меня не только не трагедия, а пожатие плеч. Не жаль — убей меня Бог, — не жаль. И умри Вы завтра от того же — не жаль будет, себя жаль, что на такое —.

_____

Да, недаром Вы брат Вашей сестры[1982], чего я совершенно не учла и не хотела учитывать. Я всего Вас, все свое отношение к Вам построила на обратном всей ей и своему отношению к ней: определенно — сразу — и навсегда — оттолкновению. Ваша сестра — дитя города, теперь вижу, что Вы — тоже, что Вы с ней споетесь, с ней сойдетесь — а не со мной.

Мой друг, я их (вас!) этой зимой слышала, — слушала целый вечер в Salle Trocad*ro — «смотр поэтов». И самой выразительной строкой было:

И человек идет домой

С пустою головой…

Честное слово, этим человеком я себя почувствовала — после этого вечера. И не только я, но и все читавшие и слушавшие.

Так я лучше — из дома выходить не буду. (Вполне достоверно: и во сне не видите, что я Вам буду сопутствовать по таким местам. Мне от этой мысли — просто смешно: до чего человек не