этнических чисток греками районов, населенных турками. Красного Креста спросили одного греческого офицера, почему он позволяет своим людям убивать турок, на что он ответил: "Потому что это доставляет мне удовольствие". На самом деле, насилие было визитной карточкой обеих сторон. Но Мустафа Кемаль собирал свои силы, и когда в 1921 году греки попытались проникнуть в горные районы на востоке в надежде провести границу между Грецией и Турцией по западному плато, первые успехи были встречены драматической турецкой контратакой - греки позволили затянуть себя слишком глубоко в Анатолию. В результате разгрома греков турецкие войска каскадом двинулись на запад к Смирне, в которую они вошли 9 сентября 1922 года, но не раньше, чем около 50 000 разбитых греческих солдат и 150 000 греков из внутренних районов начали сходиться к городу.

Это стало началом катастрофы, которая врезалась в память греков. Хотя первые турецкие войска, вошедшие в Смирну, были хорошо дисциплинированной кавалерией, их сопровождали четты, турецкие иррегуляры, уже попробовавшие немало греческой крови во время бесчинств в Западной Анатолии. По мере того как беженцы стекались в город, резня, изнасилования и грабежи, в основном, но не только, со стороны нерегулярных войск, стали негласным порядком дня, начиная с любимого врага - не греков, а армян. Ни новый турецкий губернатор, ни, когда он прибыл, Мустафа Кемаль не проявляли беспокойства по поводу того, что они, похоже, считали фактом войны: в новой Турции, которая создавалась, больше не было места для греков и армян. За тщательным разграблением армянского квартала последовало насилие по всему городу, хотя турецкий квартал оставался в покое. Пригородные виллы левантийских купцов были разграблены; большинство левантийцев (если они выжили) потеряли все, что им принадлежало, а их торговые компании прекратили свою деятельность. Наконец, улицы и дома Смирны пропитали бензином (начиная с армянского квартала), и 13 сентября город был подожжен. Число беженцев возросло до 700 000 человек, так как теперь греки и армяне самой Смирны были вынуждены бежать на набережную. Там их ждало манящее зрелище: Британские, французские, итальянские и американские военные корабли находились в гавани, нервно защищая интересы своей страны. Огонь перекинулся ближе к набережной, уничтожив склады и офисы крупных торговых фирм, и центр города превратился в пепелище, а отчаявшаяся масса людей, многие из которых умирали от ран, жажды и истощения, молила об избавлении.

Отношение великих держав было леденяще несимпатичным. Адмирал Бристоль уже проинструктировал двух американских журналистов, что они не должны писать о турецких зверствах, а французы и итальянцы настаивали на том, что их "нейтралитет" не позволяет им принимать на борт беженцев - настолько, что людей, которые доплывали до военных кораблей, оставляли тонуть в море. Когда мальчика и девочку нашли в воде у американского корабля, моряки сказали Асе Дженнингсу, сотруднику Христианской ассоциации молодых людей, пытавшемуся организовать масштабную эвакуацию, что, как бы они ни хотели помочь, это противоречит приказу, поскольку поставит под угрозу американский нейтралитет. Он не согласился с этим - дети были найдены и оказались братом и сестрой.11 На борту британских военных кораблей оркестрам было приказано играть зажигательные морские песни, пока офицеры обедали в столовой, чтобы заглушить испуганные крики, доносившиеся с причала в нескольких сотнях ярдов. В конце концов британский адмирал уступил горячим мольбам, а восхитительно настойчивый Дженнингс смог заручиться помощью греческого флота, базировавшегося неподалеку на Лесбосе. Двадцать тысяч человек спаслись на кораблях союзников, и еще больше - на греческой флотилии Дженнингса. Тем не менее, около 100 000 человек были убиты в Смирне и ее внутренних районах, и по крайней мере столько же были депортированы в анатолийские внутренние районы, где большинство из них исчезло.

Бездушие командиров в Смирнской бухте и откровенная враждебность адмирала Бристоля в Константинополе отражали иное отношение к гуманитарным катастрофам, чем в начале XXI века. Под "нейтралитетом" понималось, что нужно оставаться в стороне, а не то, что нейтральные державы лучше всего подходят для оказания помощи лишенным собственности и умирающим жертвам этнического насилия. Нежелание вмешиваться усугублялось осознанием того, что поддержка Ллойд Джорджем Венизелоса привела к началу череды событий, над которыми ни Греция, ни Великобритания не имели никакого контроля. Большая часть жителей Смирны уехала, Смирна тоже прекратила свое существование, уничтоженная пожаром, а новый турецкий город Измир так и не смог вернуть свое давнее торговое первенство. Пробел, оставленный греками и армянами, заполнили турки, изгнанные с Крита и из северной Греции, которые хлынули в Турцию. В конце концов, согласно Лозаннскому договору 1923 года, произошел массовый обмен населением между Грецией и Турцией - один только Крит покинули 30 000 мусульман. Бегство из Стамбула последнего султана в ноябре 1922 года устранило последний, очень слабый барьер на пути создания новой, ориентированной на запад Турции, с новой столицей, новым алфавитом и светской конституцией. В Греции идея Мегале умерла, но и многонациональный характер турецкой империи был отброшен. Несмотря на напряженность и даже ненависть, вспыхнувшую между народами и религиями, несмотря на частые попытки унизить христиан и евреев, наложив на них различные финансовые и социальные ограничения, османская система смогла удерживать вместе разрозненные народы в течение нескольких столетий. На смену ей пришла группа государств, чьи лидеры провозглашали ярый национализм и с трудом принимали тех, кого теперь считали чужаками - греков и армян в Турции, евреев и мусульман в Греции.

 

II

 

Александрия была еще одним портовым городом, в котором встречались и смешивались культуры. Современный облик город начал приобретать в конце XIX - начале XX века, когда была создана элегантная дорога Корниш вдоль новой набережной и появились широкие улицы с жилыми домами и офисами. Среди этих зданий - псевдокоптский англиканский собор, построенный еще в 1850-х годах, а также необыкновенная группа зданий, спроектированных архитектором Алессандро Лориа, который родился в Египте, обучался в Италии, а затем прославился в Александрии в 1920-х годах. Его Национальный банк Египта выглядит как венецианское палаццо; он также построил еврейскую и итальянскую больницы, что вполне уместно, поскольку он был и евреем, и итальянцем; его самое посещаемое здание - знаменитый отель "Сесил", любимый Уинстоном Черчиллем и Лоуренсом Дарреллом, а также Жюстиной, созданной самим Дарреллом.12 Греческие, еврейские, итальянские, коптские и турецкие жители города безмерно гордились Александрией, интерпретируя классическую фразу Alexandria ad Aegyptum как европейский город рядом с Египтом, а не в нем.13 Джаспер Бринтон, американец, служивший апелляционным судьей Смешанных судов Египта в начале XX века, восторженно отзывался об Александрии, которая, по его словам, была "блестящей и изысканной, намного превосходящей любой город Средиземноморья"; любителей музыки