Кожа патриарха выглядела дряблой и желтой, как у трупа, глаза провалились, из потрескавшихся губ сочилась кровь и стекала по подбородку. Его праздничная мантия была разорвана и испачкана рвотой. Полы одежды обуглились и покрылись разводами черного масла. Патриарха сопровождали шестеро взволнованных вспотевших офицеров из Глаз Божьих, одетых в кольчужные рубахи, такие же шапочки и стальные шлемы. Офицеры нервно облизывали губы и сжимали в дрожащих руках обнаженные мечи.

Придя в себя и вскочив со стула, Хабрак вытянулся по стойке «смирно». Патриарх прислонился к решетчатой двери, словно только стальные прутья могли удержать его ногах.

– Сержант, – прохрипел он. – Пора действовать.

Патриарх выжидательно посмотрел на Хабрака, затем поманил его к себе.

– Подойди сюда, солдат. Не заставляй меня кричать. У меня болит горло. Ты, что, не слышал меня? Время пришло.

Хабрак сглотнул. Отойдя от стола, он приблизился к решетчатой двери и остановился на почтительном расстоянии.

– Время для чего, ваше сияние? – осторожно спросил он.

– Время убить Кейна.

– Ваше сияние?

Патриарх помассировал дрожащей рукой накрашенную охрой бровь.

– Начался пожар. Разве ты не видел? Я сразу понял. О глупец! Как я ошибся! Впредь нужно быть умнее. Мне казалось, что я могу использовать его, а это он использовал меня. Так же, как и прежде. Город горит. Все горит, как горело раньше. Ты помнишь? Помнишь город в огне?

– Помню, ваше сияние, – мрачно ответил Хабрак.

– Тогда иди. Расправься с ним.

Дрожащая рука просунулась между прутьями и сжала плечо Хабрака.

– Ты хороший человек. Я доверяю тебе. Я всегда знал, что могу довериться тебе.

– Спасибо вам, ваше сияние.

– Как…

Патриарх устало смежил веки. Хабрак решил, что этот человек на грани обморока. Но когда он протянул было руку, чтобы поддержать его сияние, мутные глаза вновь открылись, и его пронзил жуткий нечеловеческий взор, напоминавший взгляд орла.

– Скажи еще раз, как тебя зовут?

– Хабрак, ваше сияние. Сержант Хабрак.

– Не пытайся умничать, Хабрак. Будь проще. Вот в чем заключалась моя ошибка. Я думал, что достаточно умен, и потому не шел простыми путями.

– Быть проще, ваше сияние?

– Убей Кейна.

– Что…

Тоа-Сителл схватил Хабрака за шиворот и притянул к прутьям. Дыхание его сияния отдавало гнилью.

– Сделай это, Хабрак. Сделай во что бы то ни стало! Возьми дубину, спустись в Шахту и размозжи ему череп. Ты понял?

Хабрак напрягся. Он никогда не обсуждал приказы.

– Да, господин.

– И когда прикончишь его, брось тело в мясорубку.

– Да, господин.

– Прибей его. Без всякой жалости! Размельчи на части. Прибей и размельчи. Ты сделаешь это? Ты прибьешь его и размельчишь?

Хабрак козырнул:

– Да, господин. Но…

– Что?

– А как же день Успения?

– Забудь о дне Успения, – проворчал патриарх. – Как и обо всем другом.

– Да, господин.

– Ты хороший человек, Хабрак. Ты готов спасти Империю. Да! Голова! Сохрани его голову. И нашу Империю.

– Что, господин?

– Нам нужна его голова. Для кола.

– Будет сделано.

– Ты не сможешь покинуть темницу без головы Кейна, – сказал патриарх и указал на одного из Глаз Божьих. – Отдай ему свой ключ. От этой двери.

Хабрак покорно снял ключ с большого железного кольца и передал сквозь прутья офицеру. Тот судорожна сжал его в кулаке.

– Первой через эту дверь должна быть передана голова Кейна, – сказал патриарх офицеру. – Ты понял? Никого не впускать! Никого не выпускать! Держать дверь запертой до тех пор, пока кто-то не поднимется из подземной темницы и не передаст тебе голову Кейна. Ты понял?

– Да, господин, – ответил Глаз Божий.

– Если эта дверь откроется по любой другой причине, то рядом с головой Кейна на шестах окажутся и ваши шесть голов! Я казню вас, даже если сам Ма’элКот прикажет вам открыть. Он может покарать вас в следующей жизни, но я убью вас в этой!

Офицеры тревожно переглянулись друг с другом. Патриарх повернулся к Хабраку:

– И не надейся, что они поддадутся на уговоры. Никто другой не откроет эти двери. Я распустил ротозеев, охранявших Зал суда. Им нельзя было доверять. В здании теперь только Глаза Божьи. И они следят за тобой!

Патриарх кивнул, словно соглашался с чьим-то комментарием.

– Я буду в часовне.

Медленно повернувшись на каблуках, он стал подниматься по ступеням.

Какое-то время Хабрак смотрел ему вслед. Затем перевел взгляд на офицеров, и те в ответ посмотрели на него и друг на друга. Они выглядели очень напуганными. Взяв кольцо с ключами, сержант сунул руку в петлю на рукоятке дубины и отворил железную дверь, за которой открывался ход в подземную тюрьму.

– Черт! – тихо буркнул Хабрак.

Он забыл взять нож. «И чем ты отрежешь ему голову? Дубиной?» Сержант вытащил из ящика стола длинный острый кинжал и, сунув его за пояс на кольчуге, зашагал вниз по лестнице, чтобы исполнить приказ и расправиться с Кейном.

Жест плутал во мраке очень долго.

К тому времени, когда когтистые лапы наконец появились из бесконечной пещерной полуночи и, схватив его, потащили в более густую тьму, он точно знал, кем был и что ему следовало сделать. Он был уцелевшим беглецом. И ему следовало остаться в живых.

– Я без оружия, – повторял он с тех пор, как убежал от Глаз Божьих в пещеры. – Я сдаюсь.

Он говорил это снова и снова – бесконечно – может, несколько дней. В горле у него пересохло, губы потрескались. Глаза так долго вглядывались во мрак, что успели забыть о свете.

– Я без оружия. Сдаюсь.

Он продолжал повторять эти фразы, пока удар по затылку не лишил его чувств.

Темнота вокруг была соткана из звуков: из шарканья ног, ворчания и фырканья, сопения, звяканья кольчуг и стука мечей о камни.

В былые дни при сходных обстоятельствах его светлость достопочтенный Тоа-М’Жест, Ответственный за общественный порядок, устроил бы скандал, чтобы напомнить захватчикам о важности своей персоны и намекнуть на имперские репрессии за любой нанесенный ему физический или моральный вред. Его величество король Канта начал бы торг, предлагая назвать цену за свободу, чтобы затем выполнить или аннулировать условия сделки в зависимости от своей личной выгоды. Но две эти личности были съедены тьмой. В живых остался только Жест – именно так мать назвала его при рождении, после того как мир и собственное тело сыграли с ней злую шутку.