Действия Жукова говорят о стрессе, в котором он жил с 16 апреля. Пожалуй, впервые с 22 июня 1941 года у этого великого воина не выдержали нервы. В 13 часов он позвонил Сталину, доложил о тяжелом положении, в котором оказались его войска, и о том, что он еще не смог овладеть Зееловскими высотами. Верховный главнокомандующий ограничился сообщением о том, что Конев «без труда форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления». Это было все равно что помахать красной тряпкой перед носом быка. С этого момента Жуков действовал еще резче и грубее, чем обычно; он стал человеком, больше рассчитывавшим на количество танков и солдат, чем на детально проработанный план, на результативную разведку, на маневр, на инициативу, на правильно организованный артиллерийский огонь, «больше на силу, чем на смелость». Приказ бросить 1400 танков и самоходок в атаку по утопающей в грязи равнине, где было всего несколько пригодных для движения дорог, которая поднималась под углом 8, 10, даже 12° на сорокаметровую стену и простреливалась сотнями противотанковых орудий, противоречил всему опыту, приобретенному русскими за три с половиной года войны, и объяснить его можно только временным умопомрачением, ставшим следствием ярости, ущемленного самолюбия и разочарования. Жуков на Зееловских высотах – это Жуков времен операции «Марс», а не Жуков времен Ельни или Битвы за Москву.

Проход сотен танков Катукова по узким дорогам, где уже горели десятки остовов подбитых ранее боевых машин, лишь увеличил число потерь от огня немецких гаубиц и авиации. T-34/85, спеша проложить себе путь, сталкивали в придорожную канаву артиллерийские тягачи армии Чуйкова, мешавшие их движению. 270 танков 12-го танкового корпуса перемешались с 65 танками 47-й танковой бригады так, что никак не могли разъехаться. Все остановились на открытом месте и, открыв люки, ругались и грозили друг другу среди выхлопов двигателей… Некоторые колонны пытались повернуть в сторону, что только усилило всеобщий хаос. Танки сваливались в рвы, края которых имели 45°, и проваливались на две трети корпуса в грязь. Рассказывают о случаях, когда танки давили свою же пехоту, чтобы уйти из-под огня. Гибель танковых корпусов могла быть полной, если бы около 14:30, когда Катуков получил приказ атаковать, продвижение пехоты вверх по склону не лишило бы немцев возможности прямого обзора долины.

Ситуация могла быть еще хуже, если бы советская авиация не имела полного господства в небе. Артиллерия тоже дала передышку увязшим в грязи людям, заставив немцев попрятаться в укрытия.

Она обрушила на IX армию 1 236 000 снарядов, или 100 000 тонн металла![702]

Вечером 16 апреля 8-я армия все-таки взобралась по склонам на первые гребни Зееловских высот. В долине Одербруха сотни дымящихся остовов танков служили подтверждением неудачи Жукова. Во время артподготовки он истратил тысячи снарядов, обстреливая пустые или почти пустые позиции. Его идея с прожекторами потерпела фиаско, решение ввести в бой танковую армию обернулось катастрофой. Потери в живой силе и технике были огромными. Хуже и быть не могло. Вечером Жуков позвонил Сталину по ВЧ и доложил, что Зееловские высоты будут взяты не раньше завтрашнего вечера.

«На этот раз, – рассказывает он в своих «Воспоминаниях», – И.В. Сталин говорил со мной не так спокойно, как днем.

– Вы напрасно ввели в дело 1-ю танковую армию на участке 8-й гвардейской армии, а не там, где требовала Ставка. – Потом добавил: – Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете зееловский рубеж?

Стараясь быть спокойным, я ответил:

– Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на зееловском рубеже будет прорвана. […]

– Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера, – сказал И.В. Сталин.

– Танковые армии Конева имеют полную возможность быстро продвигаться, и их следует направить на Берлин, а Рокоссовский не сможет начать наступление ранее 23 апреля, так как задержится с форсированием Одера.

– До свидания, – довольно сухо сказал И.В. Сталин вместо ответа и положил трубку»[703].

Сталин не разговаривал с Жуковым два дня – признак недовольства. Но 18 апреля он издал новую директиву Ставки, изменявшую задачу Конева и Рокоссовского. Первый, с 3-й гвардейской танковой армией, должен атаковать Берлин с юга через Цоссен, а силами 4-й гвардейской танковой армии дойти до Потсдама. Рокоссовский должен ускорить форсирование Одера и направить свой левый фланг к Берлину с севера. Итак, гонка к столице рейха проходила не в пользу Жукова. Приказ 2-му Белорусскому фронту будет отменен 25 апреля, и соперников останется двое: Жуков и Конев.

В «нормальной» ситуации, когда соединение А испытывает трудности с прорывом неприятельской обороны, а у соединения Б наступление идет успешно, можно рассчитывать, что логика, стремление победить или просто желание сберечь жизни солдат побудят командование приостановить наступление соединения А, чтобы усилить наступление соединения Б. Советское командование, Конев в частности, уже действовали подобным образом во многих операциях. 17 апреля Сталин предложил Коневу разумное решение: «Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин?» Но Конев воспротивился, ссылаясь на то, что это вызовет сильное замешательство. Верховный главнокомандующий не стал настаивать. Он мог лишь констатировать, что механизм конкуренции между двумя командующими, запущенный им, работает. У Жукова не осталось выбора: он вынужден был отправлять своих людей на штурм Зееловских высот, иначе Берлин был бы взят Коневым.

День 17 апреля стал для советских войск еще более страшным. Конечно, оборонительный рубеж по гребню высот был захвачен 8-й гвардейской и 5-й ударной армиями, и русские вышли на плато, нигде не удалось осуществить прорыв немецкой линии обороны. 18 апреля стало кульминационным моментом сражения. Немцы дрались с энергией отчаяния, но вынуждены были оставить свою главную линию обороны. В ночь с 19 на 20 апреля 1945 года битва на Одере завершилась. Советские войска преодолели последнее организованное сопротивление. За четыре дня они продвинулись на 30 км на фронте шириной 70 км. IX армия, исчерпавшая все свои резервы, теперь представляла собой неорганизованную толпу, бегущую на запад. За четыре дня она потеряла 12 000 человек убитыми и более 10 000 пленными. Для сравнения: это в четыре раза больше безвозвратных потерь VI армии Паулюса в боях за Сталинград с 13 сентября по 18 ноября 1942 года! Если верить данным генерала Кривошеева[704], в Берлинской операции, включая бои в городе, 1-й Белорусский фронт потерял убитыми 37 610 человек (больше 2825 поляков). Таким образом, потери в битве на Одере оцениваются приблизительно в 27 000 человек убитыми[705]– по мнению одних историков, это чрезмерно заниженная цифра, по мнению других – слишком завышенная. К этим потерям следует добавить 743 танков и САУ (цифра, приведенная Хейнрици) – это количество боевых машин полностью укомплектованной танковой армии.