Вольф скривился, как от зубной боли. Почему-то он не ожидал, что отец окажется таким вот классическим старым сатиром. От бывшего алкоголика ждешь смирения и достойного поведения.

Когда муж пожал плечами, но промолчал, Терри принялась рассказывать дальше:

– Разумеется, я заинтересовалась подробностями. Тилли знакома с одной местной девчушкой из старших школьниц. Этакая молодая копия ее самой – дерзкая и острая на язык… В общем, Кассиус, похоже, подкатывал и к ней, и к ее однокласснице. Знакомая Тилли высмеяла попытки «стариковского ухаживания», как она выразилась, но, судя по всему, это было не просто ухаживание. Тилли даже записала ее рассказ, так что я буду цитировать. «Мистер Крюгер? Ну, сначала он читает тебе стишки и рассуждает о природе, восторгается, какая ты юная, свежая и красивая, может выпивкой угостить. Потом вспоминает о своей умершей жене, жалуется, как ему одиноко, жизнь кончилась и все такое. Потом, если тебе не хватило ума удрать, начинает намекать, что уже много лет страдает импотенцией, мол, до чего паскудно ощущать себя беспомощным, но ты, девочка, такая замечательная, ты только потрогай меня, только прояви немного доброты, одно прикосновение, большего старику и не надо… Если развесишь уши, если решишь, что с тебя не убудет, он говорит, что хочет в ответ потрогать тебя, а сам уже лезет целоваться, да еще взасос, и не успеешь оглянуться, как его рука у тебя под блузкой шарит… Нет, мисс Хойт, лично со мной такого не случалось, но я уверена, что именно об этом помышляет мистер Крюгер, когда несет романтическую чушь, читает стихи и молит о бла-а-аженном касании твоих пальчиков».

– Господи, – прошептал Вольф и тяжело вздохнул. – Видели бы мы себя со стороны… – Он тряхнул головой. – Давай, милая, выкладывай. Что дальше? Это ведь наверняка не все?

– Не все, – подтвердила Терри, – осталось самое главное. Но я хочу отвлечься, эта крысиная возня меня утомила. – Вид у нее и вправду был усталый. – К черту! – Она затушила сигарету и облизнула пересохшие губы. – Возьми меня!

Вольф немедленно приступил к делу.

Значительно позже Терри уселась в кровати, кивнула собственным мыслям, с разочарованным вздохом встала, накинула халат, закурила и снова присела на кровать. Она улыбнулась Вольфу. Дробь дождя была едва слышна, а ветер практически стих.

– Знаешь, – проговорила Терри, – мне вроде должно было полегчать, когда я с тобой поделилась. Должно было, но не полегчало. Дело, наверное, в том, – ее голос звучал все громче, – что, пока я пересказывала историю той девушки, услышанную от Тилли, я сама возбудилась, и отсюда вопрос: а насколько искреннее мое негодование на твоего отца? Именно это мне хочется понять. Та же Тилли и ее знакомая не столько злятся, сколько посмеиваются, хотя бы на словах – дескать, разве приходится ждать чего-то другого от похотливых мужиков, во всяком случае от пожилых…

Я не до конца пока разобралась в своих чувствах, не осознала, откуда берется это негодование, ну, или раздражение. Постараюсь объяснить попроще. Похоже, у моих чувств две причины, и одна совершенно точно не связана с сексом. Как ни пытаюсь, я не могу выкинуть из головы те жуткие байки, которые твой отец рассказывал за столом в присутствии Томми. Он так красочно все излагал, буквально наслаждался каждым словом, будто хотел заразить внука и всех остальных своими страхами и суевериями! Вспомни, как он поглядывал на Томми, когда делился с нами этим жутким сном про обгорелого Эстебана. Вспомни, как он описывал лицо твоей матери, словно сошедшее с картины и плывущее по комнате в облаке зеленой краски. Не сомневаюсь, что Томми ничего не забыл.

– Ты права, – согласился Вольф, садясь в постели.

С мрачным лицом он повторил все те вопросы, которые Томми задавал ему в парке – насчет живых облаков.

– Вот видишь. – Терри быстро закивала. – Томми думает о хлопьях краски, о страшном вибрирующем призрачном лице. Брр! – Ее передернуло от отвращения. – Вторая же причина связана с сексом, как минимум из него вырастает. Выслушав рассказ Тилли о той девушке, я не могла, сам понимаешь, не спросить, как скоро после смерти твоей матери Кассиус начал бегать за старшими школьницами и за молодыми женщинами. Тилли снова зафыркала и ответила, что он всегда был таким, это бросалось в глаза на вечеринках, которые устраивала твоя мать; послушать Тилли, так Кассиус увлекся твоей матерью из-за ее роста и фигуры, потому что она выглядела по-девичьи. «Хелен, конечно, знала о пристрастиях Кассиуса, – заявила Тилли. – Мы с ней обсуждали это, когда выпивали вместе. Нас сблизило то, что у обеих мужья слетели с катушек. Я-то своего просто чихвостила, зато Хелен жаловалась на жизнь. Потом мой Пат умер, остался один Кассиус, о котором мы сплетничали – в основном о том, как он напивался вдрызг на вечеринках и волочился за каждой свежей цыпочкой». Вольф, мне неприятно тебя об этом спрашивать, но ты-то что запомнил из детства о своем отце?

Вольф моргнул, затем неуверенно кивнул.

– По-моему, последние пару лет до того, как я сбежал от родителей, что-то такое было… Господи, я тогда так изнывал от этой взрослой фигни! Тоска зеленая, поскорее бы удрать – ни о чем другом не думал.

– Как уверяет Тилли, – продолжала Терри, – после твоего ухода Хелен и Кассиус на время помирились, но потом их стычки возобновились и стали ожесточеннее прежнего. Хелен дважды пыталась отравиться снотворным – ну, или так считал Кассиус, которому приходилось возить ее в больницу на промывание желудка. А сама Хелен не помнила о передозе, говорила, что просто теряла сознание. А дальше… Одним воскресным утром Кассиус позвонил Тилли около десяти, голосок у него был тонкий, испуганный, но рассуждал он трезво и попросил приехать – мол, ему кажется, что Хелен умерла, однако он не уверен, да к тому же – оцени, Вольф! – не знает, это он ее убил или нет. Лечащий врач Хелен уже едет, его вызвали, но Тилли очень нужна.

Естественно, Тилли примчалась раньше врача – дело ведь было утром в воскресенье – и нашла Хелен в постели, совсем холодной, а спальня выглядела так, словно там небольшой ураган прошел: повсюду недопитые стаканы, остатки закусок, пара пустых флакончиков из-под снотворного, рассыпанные пилюли на кровати и на полу – целая россыпь красно-синих пилюль. Кассиус в халате и шлепанцах слонялся по дому этаким неуемным призраком, глушил тревогу пивом и повторял снова и снова, что накануне вечером все было как обычно, что сам он принял две или три пилюли заодно со спиртным, этого достаточно, чтобы его вырубило, а Хелен вдруг начала на него вопить, потрясая флакончиком со снотворным, и он не помнит, сколько ни пытался напрячь память, угрожала ли она покончить с собой или всего лишь орала на него, обвиняла, быть может, в том, что он опять покусился на ее таблетки, хотя ему запретили, а он попробовал ее успокоить, отговаривал принять снотворное, если она и вправду собиралась, но пилюли начали действовать, и он сомлел.

Следующее, что он помнит – или думает, что помнит, – это пьяная прогулка по дому. Он разговаривал с Хелен, лег спать, потом спорил с ней, потом то ли тряс ее за плечи, то ли душил (в памяти все смазано), потом опять темнота. Впрочем, он не мог сказать наверняка, было все это на самом деле или нет, а если они с Хелен о чем-то и говорили, ни единого словечка в голове не отложилось.