Гитлер, напротив, все сильнее уверовал в собственный дар стратега. Он не был полным военным простаком, бол ьшим, чем Сталин. Когда генерал-полковника Альфреда Йодля, начальника оперативного Штаба Верховного командования спросили на допросе в 1945 году о его оценке Гитлера, как военного командующего, тот ответил, что «многие главные решения принимались фюрером… и они предотвратили перспективу поражения на более раннем этапе войны». По его мнению, Гитлер «был великим военным лидером», но его ранние успехи, достигнутые в условиях сопротивления со стороны германского Генерального штаба, способствовали его заблуждению, что он понимает как вести войну лучше, чем профессиональные военные142. Гитлер стал считать своих старших офицеров штаба неоправданно консервативными или слишком благоразумными, даже нелояльными или трусливыми. «Я заметил, – как-то высказался он о смятении в армии при отступлении от Москвы, – что, когда все теряют самообладание, я остаюсь единственным, кто не теряет присутствия духа»143. Его решение взять на себя непосредственное командование армией в декабре 1941 года было первым в ряду многих примеров того, как он увольнял старших офицеров или перемещал их за неспособность принять или понять желания командующего. В августе 1942 год Гитлер настоял, чтобы каждое его решение, принятое в штабе, было застенографировано, так, чтобы не было никаких сомнений относительно того, что он приказал и когда144. Вопрос о назначении Гитлером заместителя Верховного главнокомандующего, никогда не возникал. В октябре 1941 года фюрер сказал Гиммлеру: «Если я использую свой ум для решения военных проблем, это потому, что в данный момент, я знаю, никто не может сделать это лучше меня»145. За время войны баланс власти между диктатором и армией в Германии сместился в сторону Гитлера, который настаивал, по признанию Йодля, на принятии на себя «всех решений, которые имели хоть какое-то значение».

Это наложило чрезвычайную тяжесть ответственности и напряжения на одного человека. К концу войны Гитлер стал относиться с такой подозрительностью к делегированию полномочий, что брал на себя ответственность даже за те приказы, которые касались дислокации самых незначительных воинских частей. Его самой большой слабостью, по заключению Йодля, был анализ оперативной ситуации, так же, как это было со Сталиным. Гитлер отказывался признавать ограниченность своих способностей, очевидно, потому, что видел свое призвание в образе германского полководца, так как главная цель диктатуры опиралась на идеал насильственного самоутверждения расы, тогда как для Сталина верховное руководство армией было прежде всего политической необходимостью.

Меняющиеся взаимоотношения между диктатурой и вооруженными силами нашли отражение и в роли партии в военных делах. В Советском Союзе партию представляли политические комиссары, прикрепленные к каждой военной части и несущие ответственность за политическое воспитание военнослужащих. Они осуществляли командование совместно со своим военным визави. Эта роль партии усилилась во время чисток 1937 года, и еще больше укрепилась во время катастрофических поражений 1941 года, которые она отчасти объясняла неудачей в деле превращения армии во вполне коммунистическую силу. В течение 1942 года партия стала ослаблять свою хватку поскольку большие полномочия перешли к профессиональным военным. В июне Лев Мехлис был уволен и поста руководителя Политического Управления. 9 октября пост политического комиссара сохранился только в незначительных воинских подразделениях. В более крупных частях они утратили право второй подписи на приказах в октябре, а в декабре были понижены в должности до помощников командиров своих частей. В 1943 году 122 000 бывших комиссаров были призваны на фронт в качестве младших офицеров и были вынуждены стать действительными солдатами146. Использование обращения «товарищ» стало менее распространенным, его заменили воинские звания. Офицерам было предписано носить погоны, были реабилитированы военные награды дореволюционного периода. За мужество, проявленное в бою, награждали членством в партии, хотя оно не защищало от участия в боевых действиях. Более двух миллионов красноармейцев были приняты в партию, в то же время более трех миллионов коммунистов погибли во время войны147. Партийное воспитание не исчезло в вооруженных силах, но упор теперь по всему Советскому Союзу делался на широком военном образовании и патриотическом воспитании, вместо политического формализма.

В начальные периоды войны в Германской армии партия играла более ограниченную роль, хотя многие кадровые солдаты были либо бывшими национал-социалистами или идентифицировали себя с целью этого движения. Отдел пропаганды в вооруженных силах, созданный в апреле 1939 года, организовывал пропагандистские компании для поднятия морали в войсках и обеспечения фронта газетами. В мае 1940 года командующий сухопутными войсками фон Браухич издал декрет о «Единстве в национал-социализме» для поощрения более тесного единения армии и партии, а в октябре 1940 года было опубликовано новое руководство по воспитанию в армии, содержавшее четыре главы: «Немецкий народ»; «Германский рейх»; «Германское жизненное пространство»; «Национал-социализм как основа»148. Армия сопротивлялась дальнейшему вторжению политики, но после катастрофы под Курском, когда моральный дух на востоке серьезно ослаб в ходе долгого отступления, партия отреагировала созданием программы поднятия уровня национал-социалистического сознания в войсках путем доведения до воинских частей политических целей их борьбы. В октябре 1943 года Гитлер приказал офицерам стать своего рода политическими комиссарами, и 22 декабря 1943 года он учредил Штаб национал-социалистического руководства при Штабе Верховного главнокомандующего под руководством генерала Германа Рейнеке. В сотрудничестве с партийной канцелярией Рейнеке назначал политических офицеров во все основные воинские подразделения. К декабрю было уже 1047 штатных «комиссаров», и 47 000 других офицеров, которые сочетали политическое образование с регулярными воинскими обязанностями149. Им был предоставлен равный с фронтовыми офицерами порядок подчиненности, и они должны были пройти курсы политического образования. Гитлер хотел избежать того, что ему казалось ошибкой в Великой войне. «Тогда, – говорил он Рейнеке на учредительном заседании нового политического штаба, – это был настоящий абсурд; не было никакой морали». Он напомнил своей аудитории, что победа на востоке возможна только если армия будет существовать «как абсолютно единое идеологическое тело»150.

Воздействие, оказанное усиленным партийным идеологическим убеждением, возможно способствовало укреплению морали, однако сообщения с фронтов говорят о том, что многие солдаты продолжали воевать из страха перед советским вторжением на их родину и страха за свое выживание. Гюнтер Кошоррек заметил в своем дневнике 26 июля 1944 года, когда его часть отступала по территории Польши в направлении к Рейху, что немецкие солдаты «воюют только из чувства долга, которое вдалбливали в них… все большее и большее число из них просто бредут вперед без всякого рвения». Несколько дней спустя дух Кошоррека «опустился до нуля», поскольку он, наконец-то, осознал, «что наши лидеры больше ни на что не способны…»151 Армейские цензоры уже не обнаруживали в письмах с фронта даже веры в Гитлера. Из 38 000 писем, отправленных в течение сентября 1944 года солдатами 14-ой армии, только 2 % демонстрировали веру в фюрера, и только 5 % – веру в перспективу конечной победы152. Так же, как и в Советском Союзе на начальных этапах плана «Барбаросса», службы безопасности начали применять усиленные методы террора для того, чтобы удерживать солдат на боевых позициях, тогда как партийные энтузиасты выслеживали признаки нелояльности или трусости и малодушие среди офицерского корпуса. Все возрастающую роль стали играть войска СС. В июле 1944 года Гиммлер был назначен командовать армией резерва, организацией, занимавшейся формированием пополнения и его обучением. Войска СС сражались с нарастающим зверством и нигилистическим презрением к противнику и к регулярной, менее нацифицированной, германской армии, с которой они воевали бок о бок. В марте 1945 года Кошорек, все еще находясь на фронте, будучи раненным семь раз, признался в своем дневнике, что он больше не верит ни в какую пропаганду, но не осмеливается высказывать в открытую свои взгляды из-за военной полиции, которая «сразу же грубо расстреляет диссидента, или даже повесит его публично…»153 1 мая до него дошла весть о самоубийстве Гитлера. Он и его товарищи «были шокированы тем, что их гордый лидер решил увильнуть от ответственности», но «через пару часов о нем просто забыли»154.