С началом скрининга вскоре обнаружилось, что два столетия жизни в России превратили немцев в нечто еще менее соответствующее идеалам СС. Чиновники жаловались на то, что их немецкий язык представлял собой не просто отдельный диалект, но превратился в некую смесь с русским языком; привычки и взгляды советских немцев имели мало общего с привычками европейских немцев, масса данных говорила за то, что эти немцы предпочтение отдавали коммунизму, а не фашизму, в результате, советских немцев – коммунистов изолировали и отправляли на расстрел. Когда местных советских немцев вынудили присоединиться к акциям по окружению и убийству евреев, начались протесты и мятежи. Большое число немцев были отправлены на запад, чтобы они поселились на территории завоеванной Польши; другие были сосланы в Крым в качестве передового отряда программы немецкой колонизации. Когда началось отступление немецкой армии, 300 000 советских немцев последовали за ней, но большая их часть была схвачена в конце войны и передана в руки советских властей, и все закончилось тем, что они оказались в лагерях и особых трудовых поселениях в Сибири.

Их потомки, наконец, воссоединись со своими соотечественниками в Германии в 1990-х годах, когда более четверти миллионов советских немцев покинули посткоммунистическую Россию, эмигрировав в недавно объединившуюся Германию16.

Судьба советских немцев с особой силой показала чрезвычайную сложность и неоднозначность проблемы расы и нации при Сталине и Гитлере. Для несчастных советских немцев эта двусмысленность обернулась двойной опасностью. Чем сильнее советский режим потворствовал сохранению ими их немецкой идентичности, тем более привлекательными казались они гитлеровской Германии, и более опасными для Сталина. Вследствие такой двусмысленности ни в чем не повинное население на протяжении целых десятилетий подвергалось преследованиям и гонениям, а их традиционная культура и общины были полностью уничтожены.

* * *

Концептуализация понятий расы, наций и государства были центральными политическими темами в обеих диктатурах. Национальные и расовые проблемы лежали в основе значительной части крайнего насилия и социальных преследований в двух режимах. Вопрос национальной идентичности не был четко определен ни в том, ни в другом случае. И действительно, обе диктатуры возникли на руинах государств, где вопрос национальной идентичности не был четко определен, или страдал противоречиями и неясностью. Сталину и Гитлеру пришлось противостоять этому наследию путем навязывания разными путями, часто через насилие, той версии понятия, которая, как им представлялось, соответствовала их идеологическим приоритетам и историческим обстоятельствам двух систем.

Дореволюционная Россия представляла собой имперское государство, а не нацию. Около 45 % населения империи составляли не русские жители, объединившиеся вокруг русского этнического ядра. Различие между государством, как империи, основой которой было русское население, и идеей «русской» национальности и культуры нашло семантическое отражение в различии между прилагательными «российский» [государство, империя] и русский [язык, народ]. Первоначально объектом приверженности подданных империи была корона, как центральный институт государства. Этнические русские или «великороссы», как они были известны, считали себя – если они вообще задумывались об этом, первой по старшинству или титульной нацией, но они не создавали национальное государство; до 1914 года на огромной нерусской периферии отчетливое и развитое чувство национальной идентичности либо вообще не существовало либо находилось в зачаточном состоянии. И здесь также наблюдалась семантическая путаница: русский термин «нация» использовался этнографами для определения четких этнических категорий в пределах империи; слово «народ» предполагал отдельную культурную и лингвистическую общность, но не обязательно развитое чувство национальности, или даже общности географической территории17. В Российской империи связь между государством, нацией и территорией была определена недостаточно четко. Для большинства граждан империи идентичность определялась непосредственным контекстом работы и места.

После 1917 года большевистский режим столкнулся с явным парадоксом. С одной стороны марксизм диктовал, что революционное государство будет интернациональным и социальным. «У трудящихся людей нет страны» – писал Маркс18. Национальная идентичность в целом рассматривалась как продукт специфически буржуазной стадии исторического развития, которая обречена на исчезновение по мере того как население будет осознавать свою идентичность в качестве членов социалистического общества. С другой стороны, Ленин видел в национальной эмансипации законное стремление колониальных народов бороться против капиталистического империализма. Накануне 1917 года на территории нерусской перифирии царской империи процветали радикальные политические движения; некоторые из них строились на национальных устремлениях, и, можно сказать, напоминали заморские колонии других великих европейских империй.

В 1918 году был достигнут идеологический компромисс. Режим предоставил возможность национального самовыражения, как законное право всех бывших подданных империи, но признал, что оно в некотором смысле было временной ступенью на пути к зрелой стадии социалистического самосознания, объединяющего все народы в едином братском содружестве. Во время Гражданской войны власти пошли на уступки национальным сообществам с целью завоевания сторонников в борьбе против контрреволюционных сил, но когда Советское государство наконец оформилось конституционно, отдельные группы населения, обозначенные как национальности, не получили права самостоятельного политического развития. Сепаратистские движения в Грузии и на Украине были подавлены. Сталин хотел обозначить новое государство как Российскую Федерацию, но когда в январе 1924 года конституция, наконец, была принята, государство получило такое название, которое хотел Ленин: Союз Советских Социалистических Республик19.

Даже это формулировка вызывала много вопросов. Предполагалось, что у жителей Союза будет несколько перекрывающихся обозначений, первое, как жителей одного из 37 союзных или автономных республик или областей, подтвержденных в 1924 году, затем, как членов отдельных этнографических групп, и наконец, как граждан Советского Союза. Связь между национальностью и территорией оставалась сформулированной не достаточно четко. Более 20 миллионов людей существовали как этнические меньшинства в республиках, где доминировали другие этнические группы. В некоторых маленьких республиках, проживающие здесь этнические русские по численности превосходили коренное население20. Еще миллионы людей населяли земли, когда-то принадлежавшие Российской империи, но теперь стали частью населения независимых государств восточной Европы, которые могли в один прекрасный день вновь оказаться под властью Советского Союза. Предположение, что революция, в конце концов, поглотит остальные части Европы, дало самому Советскому Союзу временную перспективу, пока страна ожидала возникновения братских социалистических государств. Интернационализм режима, выраженный в целенаправленном выборе «Интернационала» в качестве государственного «национального» гимна, и выбор красного флага международного социализма в качестве своего символа, требовали примирения с множившимися отдельными национальными единицами в рамках Советского федеративного государства и с очевидной неспособностью революции материализоваться за пределами границ Советского государства.