Сейчас мы были уже где-то у окончания луча-туннеля. В самой широкой части, где над головой и по стенам теснились хижины, домишки, шалаши. Маленький мальчик, сидя вниз головой на «потолке», с любопытством следил за нами. Подобрал какую-то палочку, замахнулся было, чтобы запустить в нас, но поймал мой взгляд и бросился в домик.

Интересно, живой ребенок или фантомный? У них тут с размножением негусто… бессмертным дети без нужды.

– Петя, дай-ка мне Зерно, – сказал дед.

Я вздрогнул.

– Пит…

– Это… мое…

Слова вырвались сами. Дед переглянулся с Машей. Данилов кивнул, словно и не ожидал ничего иного.

– Ты не дашь Зерна… на время… своему деду? Своему наставнику? Пит?

Рука задрожала, будто что-то взорвалось во мне, схлестнулось, сошлись две неукоснительные нормы, и одна должна была капитулировать…

– Н-н-на…

Я стал заикаться, когда протянул деду раскрытую ладонь. Крепкие пальцы взяли Зерно, покрутили…

– Я вот ничего не чувствую, Петя, – добродушно сказал дед. – Абсолютно. Нет, конечно, есть любопытство, есть некоторое восхищение… ай да сукины дети, чего соорудили… Но не более того!

Я не ответил. Я пожирал Зерно глазами. Оно было мое, оно даровано мне, и выпускать его из рук… Как там, в старой сказке про волшебное кольцо? «Моя прелесть…»

– Почему Тень отдалась тебе? – риторически вопросил дед. – Отдалась и покорила? Почему я… Пит, я ведь Землю люблю не меньше твоего… почему я ничего не чувствую?

– Не знаю…

Меня начала бить дрожь. Дед мог сделать с Зерном что-то неправильное! Немыслимое. Раздавить, погасить, сломать… пусть оно крепче стали и горячее звезд… но он не понимает, как оно важно!

Где-то в дальнем уголке сознания я понимал: со мной творится что-то странное. Но не было сил вдуматься.

– Пит… возьми. Не хочу, чтобы ты так на меня смотрел.

Наваждение схлынуло, едва Зерно упало в мои руки. Переведя дыхание, я почувствовал, как краска стыда заливает лицо.

– В чем дело? Ты можешь объяснить, Пит? Почему?

– Да… наверное, – сказал я неожиданно для самого себя.

Слова не рождались, они всплывали из памяти, где так надежно были похоронены:

Дед кивнул. Морщась, как от удара. Прошептал:

– Ах, какой это был регрессор, Петя. Лучший регрессор геометров. Дурачки… как же они такого не оценили…

В глазах его жила боль. И она била меня наотмашь – потому что нет большей боли, чем боль Наставника… Мне очень хотелось, чтобы он понял. Чтобы понял, и похвалил, и перестал сокрушаться… Я сказал:

– Вот как ты проходил Вратами, Пит. – Лицо деда дрогнуло в муке. – Вот ведь как… когда за плечами такой долг… такая сила… Что с тобой?

Куалькуа!

Кожу вновь драло проволочной щеткой, наждачкой, рашпилем, беспощадно поглаживало изнутри.

Ты отдал приказ! – обиженно отозвался симбионт. – Переход к внешности Ника Римера.

Разве? Неужели? А почему бы и нет?

– Мы ведь будем возвращаться на корабле геометров, – пояснил я. – Почему бы не войти в роль заранее?

Дед на миг прикрыл глаза:

– Да… конечно. Ты прав… Петр.

– Давайте поторопимся! – попросил я. Ну почему у них такие грустные лица? Почему обижаются мои лучшие-друзья, верные настолько, что готовы были силой исправлять ошибки – как Маша и Данилов… – Надо быстрее добраться до корабля!

Весь путь я продремал. Вполглаза наблюдая за лучшими-друзьями, сидящими впереди. Интерьер корабля Лиги меня абсолютно не волновал, как и его системы управления, настроенные на Машу, как и принципы его движения. Все постижимо в этом мире. Все повторяется. Наружность не имеет никакой важности. Корабль должен везти – а как он это делает, дело десятое. Человек должен бороться за общее счастье – что бы с ним ни случилось.

Корабль знает свое дело.

А я – свое.

Мои лучшие-друзья разговаривали вполголоса. Неужели они думают, что я их не слышу?

– Ошибка – рассматривать человека только как тело, – говорил дед. Он умный. Он понимает… – Еще большая ошибка – рассматривать человека как память, как сумму знаний, как набор байтов информации. Если мы сделаем шаг и скажем, что личность определяется языком, – то будем во многом правы.

– «Вавилон-семь»… – сказала Маша.

– Конечно. Но это слишком расплывчато. Язык – это общество, а не личность. Все же есть еще один штрих… последний. Творчество. Что-то, созданное личностью, рожденное лишь ее разумом. Вот это уже будет близко к душе… опасно близко. Бедный мальчик Ник Ример… регрессор и поэт. Даже погибнуть как следует ему не удалось.

– Я могу подойти к Петру и поговорить… – сказал Карел.

Открыв глаза, я уставился на рептилоида. Пасть распахнулась в торопливой улыбке.

– Только это ничего не даст, – закончил Карел.

Я снова погрузился в дремоту. Только молил – про себя – корабль.

Быстрее. Быстрее. Мне надо донести Зерно. Моя планета в беде. Мой долг – спасти ее.

Сохранить для Вселенной, для Дружбы.

Петр. Конклав мобилизует силы. Большая часть торпп покинула фотосферу своих звезд. Алари сгруппированы в две эскадры… основную и вспомогательную. Хикси и даэнло расконсервируют свои флоты.

Спасибо. Мы успеем.

Мне не надо объяснять, какая эскадра направится жечь мою родину, а какая… какая…

– Петр!

Они все стояли рядом. Свет в овальной рубке корабля потускнел. В экранах полыхали звезды.

Господи, они совсем рядом! А если бы решили отнять Зерно?

– Петр, – повторил дед. – Мы прилетели. Мы рядом с кораблем геометров.

Я неловко встал из кресла.

– Мы можем продолжить путь и на этом корабле, – сказала Маша. – Лига предоставляет свои корабли тем, кто несет Зерна Врат.

– Нет. – Я покачал головой. – Так мы прилетели?

– Ты спал, – тихо сказал дед. – Знаешь, у тебя было совсем детское лицо. Я не хотел будить…