Плеть в руках надсмотрщика казалась живой. Она то спала,прикорнув на мускулистых, поросших курчавым рыжим волосом руках, то ленивопотягивалась, едва не касаясь плеч каторжников, то, рассвирепев, начиналабросаться из стороны в сторону, посверкивая крошечным медным наконечником.

И лицо надсмотрщика, всегда скучное и безучастное, будтоговорило: это не я, не я, без обид, ребята! Она, она – что хочет, то и творит…

– Ну, разбойнички, душегубцы… бунтовать будем?

Нестройный хор голосов ответил, что нет, никак несобираемся. Надсмотрщик выдавил улыбку:

– Хорошо, радуете старика…

Для надсмотрщика он и впрямь был стар – лет сорок, пожалуй.Редко до таких лет доживают на его работе – кого придушат цепью, кого затопчутногами, а кто и сам уйдет, подкопив деньжат, от греха подальше. Лучше ужмаршировать в строю или бродить по ночным улицам в худой кирасе стражника, чемиметь дело с десятком-другим готовых на все негодяев.

Но этот, с укоренившимся прозвищем Шутник, был слишкомосторожен, чтобы попасть в руки отчаявшегося, и достаточно умен, чтобы не злитьбез нужды весь этап. Велик ли труд – разобраться, кто виноват, прежде чемпустить в ход плеть, или прикрикнуть на кашевара, чтобы из недоворованныхостатков провианта сумел сготовить что-то съедобное?

А нет… не каждый это понимает. Вот и вспыхивают в трюмахкораблей такие безумные бунты, после которых растерянные офицеры и следов ненаходят от свирепых, здоровенных бугаев. И остается одно – вешать каждоготретьего, хоть и это угомонит каторжников лишь на время.

– А ты, Ильмар? Еще не разобрался с замками?

Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Ох, здоров Шутник! Нехотел бы я его рассердить – даже без цепей.

– Что ты, Шутник. Не по зубам они мне.

Надсмотрщик, нависший над моей койкой – почетной, носовой, содним только соседом, – осклабился.

– Это верно, Ильмар… верно. Только у тебя за зубами еще иязык есть. А? Может, есть у тебя Слово, а на то Слово – связка ключейприцеплена?

На миг его глаза стали жесткими, буравящими. Опасными.

– Будь у меня Слово, Шутник, – тихо сказал я, – не болталсябы вторую неделю в этой вони.

Шутник размышлял. Потолок в трюме был низкий – чего уж тут,зачем для каторжников стараться, и он невольно горбился, чтобы не задетьболтающийся прямо над головой фонарь.

– Тоже верно, Ильмар. Значит, судьба твоя – дерьмо нюхать.

Он наконец отошел, и я перевел дух.

Дерьмо – не беда. И не такое терпели. Другое дело –рудничную вонь нюхать, вот от нее можно и вовсе дышать разучиться.

Надсмотрщик вышел, повозился с засовом и забухал сапогами потрапу. Трюм сразу ожил. Шутник не из тех, кто делает вид, что уходит, а потомподслушивает под дверью.

– Куда колоду дел, Плешивый? – заорал Локи, карманник,залетевший на каторгу по какой-то злой усмешке судьбы.

По всем законам полагалась ему разве что хорошая плеть, да,может, еще отсечение пальца. А вот нет – не приглянулся судье, или вспомнил тотподружку, которой на базаре карманы обчистили, – и все. Плыви к ПечальнымОстровам, надейся, что молодость поможет протянуть три отмеренных года.Впрочем, Локи не унывал – такие никогда не унывают. Свое прозвище в честьдревнего северного бога проказ он получил не зря…

– А ты поищи, ты же у нас мастер, – хмуро отозвалсяПлешивый, мелкий чиновник, угодивший к нам за казнокрадство. Все ясно, сегодняне его масть…

В дальнем углу Волли-сладкоголосый затянул прерваннуюпоявлением надсмотрщика песню. Длинный язык довел его до каторги, но выводов ониз того не сделал. Что говорить, третий раз сажают, а Волли честно вкалываетполгода – больше за крамолу не дают – и принимается за старое.

Сборщик сказал – новый налог,

Что ж, заплачу, я отвечал…

Голос у него был и впрямь хорош, и дерзости хватало, но вотбольше ничего за душой певец не имел. Наверное, ему рукоплескали в селах икварталах ремесленников… Впрочем, он иной славы и не искал. Я лениво слушал прото, какой именно продукт герой песенки собрал в большую корзину, за что этотпродукт выдал, и как оплошал тупой сборщик налогов, вывалив содержимое корзиныв общий воз с податями.

Пел бы лучше чужие песни, дурак… Про любовь, про луннуюдорожку на воде, про потаенное Слово. Жил бы безбедно и людей бы радовал.

– Новую! – завопил Локи. Ему сегодня везло. Может, виной былфарт, а может, ловкие пальцы. Интересно, на что играют – на пайку, надежурство, на интерес?

– Хватит, – глядя в покачивающийся деревянный потолок,сказал я. Потолок поскрипывал – кто-то ходил по палубе. – Наигрались. Спатьпора.

– Ильмар, да ладно тебе… – неуверенно начал Локи.

– Хватит, я сказал!

Командовать двумя десятками балбесов мне особенно неулыбалось. Но пришлось этим заняться – иначе власть в трюме держал быСлавко-дубина, самый натуральный душегуб, пойманный прямо у свежего трупа. Стокило мускулов и костей и чуть-чуть мозгов под крепким лбом. Я от души надеялся,что в рудниках его случайно придавит груженой вагонеткой. Сам быпоспособствовал, вот только нет у меня желания под землю лезть.

Значит – завтра придется изворачиваться. Ловчить, убегать,таиться. Доказать, что не зря слыву самым ловким вором во всей Державе. Изшахты не очень-то убежишь – вся надежда на короткий путь из порта в горы.

Надо выспаться…

Я встал и затушил фитиль в фонаре. Запахло горелым маслом. Втемноте сразу стал слышен плеск волн за бортом, будто слух обострился.Поскрипывали койки, кое-кто торопливо бубнил положенные вечерние молитвыИскупителю, Волли вполголоса допевал песню – не умел он останавливатьсяпосередине, я даже и окликать его не стал.

– А вот у меня однажды была девка… – Славко затянул обычнуювечернюю историю. На каторге о женщинах лучше не говорить – к концу второйнедели народ распаляется, и начинаются непотребства. Но Славко я не перебивал –все его истории были такие тупые и тошнотворные, что действовали лучшелекарского брома, который положено было добавлять в наше пойло. Распалялся отних только сам Славко, причем так лихо, что на второй день я посоветовалШутнику поменять народ на койках. Теперь рядом со Славко-дубиной лежалмолчаливый здоровенный верзила из какой-то, еще древними богами забытой,руссийской деревеньки. Как попал в Державу, где научился разговору, за что накаторгу угодил – не знаю. Парень он был неплохой, а мускулами – еще покрепчеСлавко. Кажется, дома кузнецом был. Одна беда – очень уж инертный, погруженныйв свои мысли. За себя-то постоит, а вот народ в порядке не удержит. Мальчишку,который поначалу оказался рядом с душегубом, я от греха подальше поместил накойку над своей – хоть и есть у старшего по этапу право жить с комфортом, нотак оно спокойнее будет. И кажется, в тот миг и посмотрела на меняСестра-Покровительница с заоблачных высот… верно я сделал, ох как верно.