— Четвертое пятое поставлено, — и стал читать вслух, не помню, какие, записанные слова Л. Н. Когда остановился, Л. Н. сказал: "Потом, потом". Сергеенко опять прочел снова: "Поступило 4-го, 5-го и т. д.", и, когда остановился, Л. Н.: "Так оставьте", и успокоился. Охотно пил нарзан. Поспал четверть часа спокойно.

В 6.30 утра опять начал одеяло снимать с груди и живота и опять натягивать его. Стонал, слабо бредил.

Температура с 36,7 к 4-му ч. утра поднялась до 38,3, а в 6.40 t° 38, пульс около 100, перебоев меньше вчерашнего. В 7 ч. стал рукой писать по одеялу и произносить отдельные слова. Кашляет, не откашливая ничего. Как вчера, и сегодня икота. Она мучила его чем дальше, тем больше (от нее сначала помогала сахарная вода. Потом мешок с горячей водой на желудок. Но скоро оба эти средства перестали действовать, и икота, хотя, как Л. Н. сказал, что она не мучительна, вредна Л. Н. была тем, что не давала ему спать).

Позже, в 9 ч., t° 38,1, пульс 140.

С 7 до 9 был беспокоен, поворачивался, садился, места себе не находил. Пить не хотел. Разбудили Александру Львовну. Она ему подала пить — пил.

Беспокойство все сильнее. Л. Н. открывался, снимал с себя одеяло. Рукой водил по воздуху, как если бы хотел что-то достать. В 9.40 t° 38,1, дыхание 33, пульс 140, очень частый. Strophanti шесть капель. В 10 ч. сняли компресс. Никитин выслушал: сердце, как вчера, расширено, воспаление в левом легком не пошло дальше. В правом боку ниже лопатки какие-то посторонние шумы. Язык сух и мал. Слабость сильнее. Общее состояние более тяжелое, чем вчера. Не следовало давать шампанского из-за возбуждения сердца.

Попросил, чтобы его не будили, что хочет "лежать" (не находил точных выражений). Заснул и спал с полчаса более или менее спокойно. Изредка стонал. Владимир Григорьевич стоял возле. В 10.30 Л. Н. вдруг сел, просил: "Пить!". Я подал воды с вином, оттолкнул. И "пить, пить" (опять не находя точного выражения)… После спокойно заснул. Верно, полегчало ему, т. к. после спал спокойно.

В 11.15 injectio coffeini.

Около 12-ти меняли компресс (Л. Н. охотно подчиняется).

Пульс держится около 100 (раз был, недолгое время, 140), перебоев меньше, чем вчера. Около полудня подали свежий компресс. После — injectio camphorae. Потом пил по полстаканчику нарзана с шампанским и миндальное молоко. В 1-м ч. попросил: "Не будите меня, хочу лежать".

В 3.45 просил чего-то. Владимир Григорьевич спросил: "Чаю?" — "Да". Подали с миндальным молоком, выпил 80 гр., полчашки — на восемь глотков, очень устал от питья. Но вскоре "свободно" приподнялся, — очевидно сил у Л. Н. много.

Александра Львовна его умыла. Разговаривал с ней. Выйдя, сказала:

— Он, как ребенок маленький совсем.

С 4-х ч. охает, в забытьи. Пульс 120, t° 38,3.

Дмитрий Васильевич впрыснул камфору три раза сегодня.

В 4.30 бредил числами: 424 и т. д., потом повторял в бреду: "Глупости, глупости".

Александра Львовна подавала пить:

— Не хочу. Не мешайте мне, не пихайте в меня.

У Л. Н. были причины просить: "Не будите меня", "Не мешайте мне", т. к., действительно, мы, ходившие за ним, будили его, мешали ему (чего не следовало делать: в такой болезни главное — покой). Наше дежурство не было упорядоченным, все мы были возбужденные, утомленные, то и дело отвлекали нас (особенно Никитина) корреспонденты, родные, друзья, любопытные. Получались в большом количестве газеты, переполненные известиями о Л. Н. Каждый получал во много раз бо?льшую корреспонденцию, чем обыкновенно, много телеграмм. Как только кто-нибудь ложился спать, его будили из-за "срочных с ответом" телеграмм.

Хотя квартира была семьей Озолиных оставлена, места стало больше, но нас, людей около Л. Н., и вещей прибавилось. Две комнаты квартиры были невычищены и, кроме того, на ногах вносилось в квартиру много грязи, песку.

Жили в квартире Озолина Александра Львовна, Варвара Михайловна, Озолин, Чертков, Сергеенко, девушка-прислуга. Я, Никитин и Семеновский ходили ночевать в другие квартиры. Днем приходили еще доктор Стоковский, Татьяна Львовна, сыновья Л. Н., Горбунов, Гольденвейзер, позже еще прибавились доктора (Щуровский, Усов). Иногда входил разносчик телеграмм. Во время совместной еды порой бывало шумно. Когда Л. Н. было плохо, все приунывали; когда, казалось, ему легче, оживали.

Не догадались обзавестись мягкой обувью, не смазали дверей (это стали делать только с пятого дня); топка, мытье пола, умывание лица, рук, тела; не догадались, когда Л. Н. дремал, сделать на дверях знак не входить.

(Сегодня распоряжение о выселении лиц, не живущих в доме у начальника, не семейных Л. Н. и не корреспондентов — тоже растревожило нас, хотя напрасно. Это было сделано, чтобы предотвратить скопление народу, которого через несколько дней набралось бы из Москвы и других городов тысячи.)

Сегодня утром, в 7 ч., Софья Андреевна справлялась о здоровье Л. Н. Ходила вокруг дома, беспокоила нас; я боялся, что станет громко кликать, чтобы услышал Л. Н., что она здесь. В 9 приходила на крыльцо, долго задерживала Никитина.

Семейный совет: решали, выписать ли еще московских врачей. Андрей Львович хотел. Переголосовали, решили "пока не выписывать".

Как это несчастье сближает людей! Теперь сыновья Л. Н. все дружны, поступают заодно с другими.

В 6.30 t° 38,4, пульс 110.

В 7 ч. digitalis.

В 7.30 пообмывали, пообтирали и подложили гутаперчевый круг. Четвертая injectio camphorae.

С 2 ч. Л. Н. не хотел ничего пить.

В 7.50 от икоты проглотил три чайные ложки сахарной воды, а немного спустя молока с коньяком. Очень устал.

К вечеру стал бредить и говорил: "Саша, все идет в гору… Чем это кончится. Плохо дело… плохо твое дело". После молчания: "Прекрасно", а потом он вдруг крикнул: "Маша!".

Л. Н. сегодня, когда не бредил и не дремал, был погружен в себя; размышлял, мало говорил, старался спокойно лежать и спокойно переносить мучившую его изжогу и икоту. Не звал никого и сам не разговаривал.

Но, когда говорил, думал о всех, был необыкновенно впечатлительный, легко слезился".

Извините, если кого обидел.

17 ноября 2010

История про дорогу на Астапово

…Итак, пока Толстой ещё лежит, бредит своими числами, я ещё раз скажу про имение.

Не только жизнь русского писателя определяется тем, что у него есть имение, но и его посмертная судьба очень зависит от клочка приписанной ему земли. Понятно, что писатели, у кого имение было — гораздо счастливее в своём посмертии. И где находилось его имение, так, по тем географическим