Мокроту откашливал легко, жидкая, крови самые малые следы. Л. Н. стал нетерпелив.

В 10-м ч. дня Л. Н. в полубреду настаивал, чтобы что-то "делать дальше". Мы стали ему читать "Круг чтения", сначала я, потом Варвара Михайловна, потом Татьяна Львовна, которую Л. Н. спрашивал, благодаря ее за что-то, и сказал: "Милая Таня".

Прочли три раза подряд 5 ноября "Круга чтения".

Когда перестали читать, Л. Н. сейчас же спросил:

— Ну, что дальше? Что написано здесь, — настойчиво, — что написано здесь? Только ищи это… Нет, сейчас от вас не добудешь ничего.

Последнюю фразу говорит Л. Н. почти плачущим голосом и, повертывая голову, ложится.

— Что нынче было?

В 10 ч. дня пульс 96, t° 37,1, перебои 1–2.

В 10.15 injectio digaleni 0,01.

Спокойно спит".

Мы сейчас присутствуем при эпическом событии (для кого-то и поважнее толстовских дней, отношусь с пониманием) — это конец сообщества kitchen_nax. Поэтому, когда бога-нет-и-всё-можно, мне придётся сказать самому, и я сделаю ремарку о том, что такое "смоленская каша" — это кашка из гречневой крупы, то есть, из продела. Жиденькая кашка с луком и всё такое — правда, практики бьются о том, резать ли луковицу, или сварив её, выкинуть. Куда интереснее, отчего дроблёная разными способами гречка называется "смоленской крупой", впрочем, нет, умолкаю. Скорбно, будто корейский крестьянин, гляжу на кулинарное сообщество, погружающееся в пучину под нестройное хоровое пение как "Варяг".

18 ноября 2010

История про Астапово

И вот вечер: "Приехал Г. М. Беркенгейм. Привез всякие лекарства, приспособления, кислород.

Вычистил, проветрил соседнюю комнату. Мы туда перенесли Л. Н., в это время Григорий Моисеевич опять вычистил, проветрил другую комнату.

Сегодня два раза будили Л. Н. - раз для того, чтобы напоить, раз, чтобы перенести на другую кровать.

Сегодня были все, несмотря на абсолютно плохой прогноз, поставленный Семеновским, в приподнятом, бодром состоянии духа. И не хочется верить, чтобы дорогой человек умер, к тому же недавно такой бодрый, крепкий и преодолевший столько тяжелых болезней. Воспаление не распространяется, и Л. Н. меньше горит и меньше вчерашнего бредит, движения свободнее, дыхание……

Мы поддерживали, обнадеживали друг друга. Во временной столовой оживление.

Александра Львовна сказала: "Какая судьба отца! Хотел опроститься, а тут Прохоров предлагает вегетарианский стол Л. Н-чу. Поехал третьим классом — предлагают особый вагон. Со всех сторон депеши. Заплатили вчера на здешней станции за депеши 372 рубля. Кроме того, в почтово-телеграфной конторе…"

Владимир Григорьевич: Это все на трудовые деньги народа.

Л. Н. против инъекции: "Нет!"…

— вот что пишет нам об этом вечере Маковицкий.

Извините, если кого обидел.

18 ноября 2010

История про Астапово и день Артиллерии

Кстати, с праздником, прошлое!

Где-то у меня даже погон с пушками лежит — меж тем, Лев Николаевич Толстой, как известно, тоже артиллерист был, по отставке — поручик, а не продовольственной базе подедался.

А вот Алексей Николаевич Крылов был не только гениальный кораблестроитель, но и внук офицера, отличившегося при Бородино, но и сын артиллериста. Так вот, отец Крылова был назначен во вторую легкую батарею 13 артиллерийской бригады, на то место, что освободил от себя Лев Толстой.

Он рассказывал, что его предшественник хотел уже тогда извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: "Ну к чему такие слова говорить, ведь этого ты не делал, что говоришь, просто, значит, говоришь бессмыслицу, ну и скажи, например, "елки тебе палки", "эх, ты, едондер, пуп", "эх, ты, ериндер" и тому подобное.

Солдаты понимали это всё по-своему, и рассказывали новому начальнику:

— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матерщинник был, слова простого не скажет, так загибает, что и не выговоришь…

Меж тем, граф Толстой лежит в озолинском доме на станции Астапово, а Маковицкий записывает: "(19 ноября нового стиля)

6 ноября. Первую половину ночи на 6 ноября спал довольно спокойно, вторую — тревожно, громко стонал от икоты и изжоги. Временами был в полузабытьи. Пульс был слабый, частый, с большими перебоями. За ночь впрыснуто два шприца камфоры, t° утром 37,2. Большая слабость, одышка, икота. Дыхание не затруднительнее, чем вчера. Пролежень на правом костреце. Его заметил еще вчера вечером Дмитрий Васильевич (неободранный). А слева на левом колене тоже неободранный пролежень. Утром под кожу впрыснуты дигален и камфора.

Приехали доктора Щуровский и Усов. Они очень деликатно и коротко выслушивали легкие Л. Н-ча. Л. Н. их не узнал и задыхался. После спросил:

— Кто эти милые люди?

После консилиума все мы, ходящие за Л. Н., упали духом. Один Владимир Григорьевич так же спокойно ухаживает за Л. Н., как и прежде. Он невозмутимо спокоен и не теряет надежды.

Около часу дня я спросил Л. Н.:

— Можем ли вас в ту комнату перенести, а тут проветрить?

Л. Н.: Постойте… Лучше нет.

Как очень часто, особенно в болезни, Л. Н. не сразу соглашается на предложения. Потом, через несколько минут, еще раз спросили. Л. Н. не ответил, и мы (четыре доктора) понесли его.

Около 2-х ч. дня неожиданное возбуждение: сел на постель и громким голосом, внятно сказал присутствующим:

— Вот и конец!.. И ничего!

После ухода докторов остались у Л. Н. Татьяна Львовна и Александра Львовна. Л. Н. им ясно сказал:

— Я вас прошу помнить, что, кроме Льва Толстого, есть еще много людей, а вы все смотрите на одного Льва1.

И еще сказал:

— Лучше конец, чем так.

Среди дня начали пускать кислород. Л. Н. позвал: "Сережа…" и говорил что-то, чего нельзя было понять. Так как тяжело дышал, пускали кислород вблизи его.

Л. Н. спросил:

— Что это?

— Кислород, чтобы легче было дышать.

Л. Н. неохотно дышал, много раз просил прекратить.

Пьет порядочно молока и воды. Выпил 100 гр. жидкой овсянки с одним желтком и 120 гр. молока.

Делали инъекции камфоры, от икоты клали мешки с горячей водой на желудок.

Л. Н. просил: "Оставьте меня в покое".

Страшно мучила Л. Н. весь день икота. В 6 ч. вечера после продолжительной икоты, отрыгивания, которое не дало ему отдохнуть, Л. Н. в полузабытье говорил слова, фразы — иные понятно, иные нет: "Совершенно бесполезно", "Глупости" (о медицинских приемах?).

Потом произнес:

— Я очень устал: не хочу теперь думать.

Сегодня ходили за Л. Н. больше Владимир Григорьевич, А. П. Семеновский и я. С Чертковым очень хорошо. Он в самые тяжелые минуты не теряет спокойствия; и не разговаривает и ничего не