class="a">[92], ученый немец окончательно уверил всех, что ни под каким видом не отказался бы от общества столь умных людей, не будь он связан неотложными служебными обязанностями.

В свои семьдесят лет Петр Андреевич Толстой выглядел отлично. После многих невзгод он сумел оседлать судьбу и сохранить притом юношескую живость и бодрость. Только чуть согбенный стан и облысевшая голова напоминали о его преклонном возрасте. Это был умелый дипломат, за долгую жизнь не встречавший разве что рогатого духа с козлиным копытом. Вначале — доверенное лицо царевны Софьи, после падения своей покровительницы Петр Андреевич воочию увидел занесенный над ним беспощадный меч Петра Алексеевича. Сумел, однако, избежать кары и тонко защитить себя перед новым властителем. Отправился даже на два года в Италию — изучать мореходное искусство. В первый год того, восемнадцатого столетия Толстой был отправлен в Стамбул в качестве русского посла. Немало претерпел он и там, оберегая честь своего государя и противясь козням турок. В 1710 году, когда между обеими державами началась война, он был брошен в темницу Еди-Кале, где его неусыпно сторожили. Зная коварные повадки султанов и визирей, Петр Андреевич не раз прощался с жизнью, готовясь постучаться во врата вечности.

Из Турции Толстой вернулся уже довольно давно. Запутанные петербургские обстоятельства долго не позволяли ему повидать старого друга. Царь назначил его сенатором и нагрузил множеством сложных поручений, как случалось с каждым, кому Петр Алексеевич доверял. Ныне, прибыв с такими делами в Москву, старый знакомый Кантемира по Стамбулу поспешил к молдавскому князю — свидеться и приветствовать его.

Толстой с улыбкой вручил Кантемиру подарки — резную турецкую трубку, шахматную доску с фигурками из слоновой кости и стопку книг, которые, по его мнению, могли пригодиться просвещенному другу.

Поужинали вдвоем, с удовольствием вспоминая давние тайные прогулки по темным переулкам Константинополя, знакомых султанских сановников и удивительные турецкие празднества, красоты Босфора. Выпили в тишине кофе. Затем занялись табаком: Кантемир — попыхивая трубкой. Толстой — нюхая крепкий табак из драгоценной табакерки. Будучи оба страстными любителями шахмат, поломали головы над целым рядом упорных партий, обмениваясь в то же время новостями, порой же пускаясь по ритмическим волнам стихотворных отрывков, приходивших негаданно на память.

Из различных дипломатических источников к тому времени стало ясно, что назревает новое столкновение между Турцией и Австрией. Император Франц-Иосиф Габсбургский, известный также под именем Карла VI, пытается расширить завоевания своей державы в Сербии, Валахии и Боснии, потеснив мусульман. Заключены секретные соглашения с Венецией. Новости порадовали Кантемира. Ведь если схватка между австрияками и турками начнется, вмешается Россия. В этом случае можно надеяться на окончательное изгнание угнетателей из Молдавии.

Кантемир передвинул ферзя на левую сторону доски, потом толкнул вперед коня и объявил:

— Вам мат, господин Толстой!

— Браво! — воскликнул Петр Андреевич, влезая носом в табакерку. — Браво, дружище! И если ваше высочество благоволит приказать подать еще кофию, обещаю вам, наперекор преклонности моих лет, отыграться в следующей партии.

На ночь Толстой остался во дворце Кантемира. На следующий день вместе отправились навещать московских знакомых. Нанесли визит Федору Поликарповичу Орлову, составившему славяно-греко-латинский алфавит, известному ученому, собиравшемуся написать полную историю государства Российского; побывали у Саввы Владиславовича Рагузинского, писателя и переводчика; заехали к Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, заведовавшему типографией.

Вместе с последним поехали в книгопечатню, помещавшуюся в большом здании из красного кирпича, запущенном, с потрескавшимися стенами; как Мусин-Пушкин, так и рабочие-типографы подивились тому, как хорошо известны молдавскому принцу секреты печатных станков, составления слов и целых страниц из литых металлических букв. Гость оказался к тому же придирчивым. Вертясь вокруг станков, заметил, что одной только кассы с ящичками мало, нужно по две. На буквах нет необходимой метки, по которой их легче различить; каждую приходится поднимать и вертеть между пальцами, дабы распознать, и набор происходит поэтому медленно, неспоро.

Кантемир пожелал также взглянуть на голландских типографов, приглашенных в Москву царем. Князю поклонились трое длинноволосых — наборщик Индрик Силбах, переплетчик Яхани Фоскул и мастер буквенного литья Антон Демей. Все они прекрасно знали свое дело и дали любознательному посетителю самые подробные объяснения. Особенно же похвалялись тем, что управляются и с новым русским шрифтом, и с латинским и греческим, и с любым, какой встретится. Хватило бы у них здоровья, а у заказчика — денег.

Из типографии Кантемир с Толстым направились к полотняной фабрике голландца Ивана Тамсена. Ее владелец, дородный мужчина в желтом фраке и синем плаще, встретил их перед железными воротами с таким почтительным и покорным видом, что, казалось, был готов встать на четвереньки, дабы высокие гости, выходя из кареты, ступили вначале на его спину. У хозяина было широкое, добродушное бабье лицо, непрестанно улыбающееся, словно маска. Собеседника он выслушивал с подчеркнутым удовольствием старого кулинара, которому сообщают хороший рецепт, подчеркивая свое удовлетворение смехом, исторгавшимся из самой глубины тела и звучавшим примерно так:

— Ыхы-хии-ииий!

Услышав впервые эти звуки, царь Петр, как рассказывали, с удивлением посмотрел вокруг и хотел было плюнуть. Но тут же понял, что это следствие недолеченного недуга, и прыснул сам со смеху. Царь подумал тогда, Что господь бог не всегда соблюдает меру, наделяя рабов своих земных таким количеством невообразимейших уродств. Царь одобрил смелые и в то же время расчетливые проекты и подписал указ о создании при его участии российской компании для управления фабрикой европейского образца. Тамсену только это и требовалось: он не замедлил уверить царя, что московские полотна вскорости превзойдут по качеству лучшие, какие выделываются где-либо в мире. Петр еще раз подивился странному смеху иноземца и приказал ему оставить до дела похвальбу.

Иван Тамсен хорошо прижился на московской земле. Его планы только начали осуществляться, но слух о новой фабрике распространился уже далеко.

На широком дворе сновало немало простолюдинов. Сгружали с телег вязки вымоченного льна. Трепали его на мельницах и трепалках. Скручивали связками. Увозили костру в тачках. Подзадоривали друг друга. Перебранивались.

В большом каменном здании фабрики, в низких комнатах выполнялись дальнейшие операции: пряли нитки, ткали полотно, очищали его от ворса, красили, сушили, гладили, складывали ткани. Глотая воздух с запахами пота и краски, Кантемир и Толстой неспешно продвигались по цехам рядом с улыбчивым Тамсеном, между рядами ткацких станков, называвшихся стативами. Станки выстроились вдоль стен и мало чем отличались от тех, которые стояли тогда в домах молдавских крестьян.

— Каков же ваш годовой доход, господин Тамсен? — поинтересовался Кантемир.

—