назвать по-вашему, и живём в ней, для чего нам ещё что-то? Или я не прав, мужики?

— Верно, говоришь.

— Так оно и есть.

— Правду, как есть, правду говоришь.

— А вам, товарищи, я скажу так: я понимаю, что вы не по своей воле поехали в нашу деревню, у вас тоже работа. Вот и запишите там себе, что в деревне Тальники вы организовали коммуну, и вам отчитаться надо, и нам лучше, чтобы не трогали.

— Тогда, товарищи, давайте придумаем название вашей коммуне, — предложил Никита Иванович, без названия нельзя.

— Можно и название, хотя у нас деревня называется Тальники.

— Тальники звучит не революционно, прямо скажем, слабо звучит. Вот, к примеру, «Красный богатырь».

— О нашей деревне не скажешь, что она богатырь. Насмешка выходит — и почему красный?

— Знамя у нас теперь красного цвета, вот поэтому, — раздражённо сказал Николай Семёнович. — Так звучит гордо.

— А нельзя оставить просто Тальники — и всё. Нам не нужно гордо, хотя бы для начала, а уж потом выберем другое прозвище.

— Хорошо, пусть будут Тальники, только подумайте о другом названии, — разрешил Никита Иванович.

Приезжие были довольны выходом из сложившейся ситуации.

— А что? Так будет правильно, — сказал Николай Семёнович. — Как ты считаешь?

Никита Иванович, кому был задан вопрос, радостно закивал в ответ.

— Так и порешим, а теперь все расходитесь, — обратился Евсей к сельчанам.

Все нехотя пошли домой, только Маркел что-то прошептал Насте на ухо и тут же получил крепкую оплеуху; заржав, как застойный жеребец, он подхватил жену на руки и понёс домой. Она что-то говорила ему, махала перед носом кулаком, а он только похохатывал.

— Чего это они? — спросил Никита Иваныч.

— Любовь у них такая, с самого начала, — ответил Евсей. — Мы уже привыкли.

— Странно, жена мужа поколачивает, обычно наоборот.

— Попробуй ты против её мужа скажи что — глаза выдерет, я же говорю: любовь такая у них. Ладно, пойдёмте ко мне домой: нечего ехать голодными и на ночь глядя. Мишка, лошадь распряги и накорми.

Подвыпившие гости разговорились.

— Не всё так просто с коллективизацией по всей стране, — сказал Никита Иваныч. — Редко, где все идут в колхозы. Записываются охотно только там, где совсем одна беднота живёт; а где есть крепкие хозяйства, там желающих отдать своё добро мало. Но только и на них есть управа: такие хозяева вместе с семьями объявляются кулаками и высылаются из родных краёв, а всё хозяйство их всё равно переходит в колхоз. Много таких спецпереселенцев отправляют и к нам в Сибирь: сюда народу много требуется. Коллективизация только начинается в стране, много людей ещё приедет сюда, чтобы осваивать наши земли. Раз не желают работать на своих, Советская власть не будет церемониться с кулаками и их пособниками — такое принято решение.

— У нас в округе тоже пока не торопятся выполнять решение партии и правительства, только две деревни согласились стать колхозами, — добавил Николай Семёнович. — Ничего, придёт время — и за это дело возьмутся жёстко. Тех, кто не пожелает вступать в колхоз, раскулачат и найдут им место получше. А тем, кто станет работать в колхозе, государство обещает всяческую помощь. Сейчас пока агитируем, а потом всё станет серьёзно.

Из всех пьяных разговоров Евсей понял, что приближается беда и требуется что-то решать. Надо будет переговорить с мужиками и всё обмозговать. Эти товарищи зря болтать не станут, значит, и вправду есть такое решение правительства. Евсей даже растерялся поначалу, но потом, когда гости заснули, он успокоился и понял одну простую вещь: надо бросать деревню и уезжать в Тайшет или Суетиху. Там можно затеряться среди людей, устроиться на работу и жить потихоньку. Были бы молодыми, можно было бы податься в тайгу, подальше от всех властей. Но как без людей прожить? И годы уже не те. Самое лучшее — это податься в Тайшет, там Хрустов, там можно пристроиться лучше всего, а здесь, в деревне, не дадут жить. Уснул он только под утро.

На следующий день, отправив гостей, Евсей собрал одних мужиков и пересказал весь пьяный разговор агитаторов. Вчерашняя тревога усилилась.

— Мужики, надо думать, у нас ещё пару лет есть, может, чуть больше, а там что будет — никто не знает. Головы вешать рано, но подумывать уже нужно.

После посевной Евсей с Родионом направились к Хрустову в Тайшет. Накопилось много вопросов, на которые Евсей хотел услышать ответ, а кроме всего, нужно было прикупить для дома вещей и продуктов.

— Слышал я о коллективизации. Если разобраться, то дело толковое, но только руководить надо крепко да спрашивать, а кто это будет делать? — сказал Илья Саввич. — Если поставить начальным человеком крепкого хозяина, то толк был бы. Только где его сыщешь? Опять же, всё хозяйство в одну кучу — это глупость. Это только людей злит. Нет, не стоит участвовать в этой авантюре. Зачем жизнь гробить неизвестно на что. Нужно выезжать оттуда сюда, в Тайшет, купить небольшой домик: в каждой усадьбе земли достаточно, можно картошку садить, овощи разные, поросёнка держать, кур, другую птицу. Вот и живи, при этом устроиться можно сторожем куда-нибудь, чтобы глаза соседям не мозолить. Надеюсь, у вас и золотишко есть, при случае можно продать. Человека, который всё это устроит, Родион знает.

Родион удивлённо посмотрел на тестя.

— Помнишь, пушнину возили к Кириллычу — вот он и есть. Ему о тебе всё сказано, можешь обращаться смело — только большими партиями не носи. Ему тяжелее сбыть, а тебе дешевле отдавать. Думайте, ребятки, думайте. Только выбора у вас мало. Родион, весь дом отписан на Лизу, она уже разберётся, как разделить всё среди внучек, так что тебе заботы мало. С работой тоже попытаюсь помочь.

— Чего же правительство крестьян так невзлюбило? — спросил Евсей. — Может, ты объяснишь?

— Кушать хочется всем, а у кого взять? У крестьянина. Купить бы хлебушек у крестьянина — а где денег взять? Всё стоит, никто не работает, поэтому и делают колхозы, чтобы обирать проще было. Честно сказать, от политики я далёк, но как торговый человек я понимаю всю эту политику до конца. Могу ещё добавить, что в деревне лучше жить не станет. Смыслю, что даже если здесь будет достаток в хлебе, то в другом месте прореха найдётся, которую придётся затыкать — страна у нас большая. Так, Родион?

— Да уж, большая так большая, — ответил тот.

— Вот и думай. Евсей,