не имело никакого значения. Это был не кто иной, как Джоакин Миллер, представитель той орды писателей границы, которых восторженно демонстрируют друг другу англичане. Несколько лет назад Миллер стал гвоздем лондонского сезона. Говорили, что однажды он курил три сигары одновременно, уверяя всех, что так принято среди настоящих калифорнийцев. На каком-то званом приеме он ползал на четвереньках и щипал за лодыжки обезумевших от восторга молодых девиц. Время от времени он издает томики своих мужественных стихов.

Я был вежлив, даже польщен, что он обратил внимание на собрата-«актера», который не только намного старше его, но и приписан к труппе (разовью метафору) театра совсем иного толка. Эмму он просто заворожил, а Джейми добродушно отпустил на его счет несколько шуточек. Очевидно, Миллер привык служить мишенью для шуток.

Нам представились несколько человек. Приятнейшее впечатление на меня произвел высокий мужчина средних лет с кирпичным цветом лица, элегантно одетый и с хорошими манерами.

— Нас мимолетно познакомили в клубе «Сенчури», мистер Скайлер. Но вы, конечно, меня не помните. Вы были с мистером Стедманом. Я чрезвычайно рад снова встретиться с вами.

Я притворился, что помню его, был поражен его утонченными манерами. Когда мы заняли свои места (спектакль задержался на целый час), Джейми мне рассказал, что мой почитатель — главный таможенный инспектор нью-йоркского порта, обладатель необычайно влиятельного и вьь годного поста, на котором мой давным-давно умерший друг, превратившийся ныне в легенду, Сэм Свартвут, украл более миллиона долларов. Будем надеяться, что генерал — да, это еще один генерал — Честер Артур будет либо смелее, либо осторожнее.

Генерал Артур сказал мне, что еще в колледже он зачитывался моей маленькой книжкой «Макиавелли и последний сеньор». Я был поражен. В старые времена таможенники нью-йоркского порта книг не читали: они знали только, как складывать и вычитать — в основном последнее.

Пьеса доставила мне истинное удовльствие. Бывший мэр Нью-Йорка — щеголь в пенсне, забавно сползающем на нос, то есть сползавшем на нос, лод которым красуются пышные усы, то есть красовались пышные усы. Я пишу в разных временах, потому что к концу этого необыкновенного зрелища бывший мэр в интересах абсолютной правдивости сцены в тюрьме сбрил свои усы и оказался без пенсне.

Результат получился ошеломляющий. В первых актах Оуки Холл держался уверенно и играл вполне убедительно. Теперь он близоруко метался по сцене, натыкаясь на мебель, а голос его стал еле слышным, когда язык, пытаясь воспроизвести звучные согласные, тщетно ожидал содействия пышных усов, столь долгое время способствовавших его красноречию.

Я смеялся до слез, когда этот несчастный человек, одетый в тюремную одежду Синг-Синга, которая оказалась ему непомерно велика, плакал от жалости к самому себе. Нечего и говорить, что отважный автор-актер удостоился бурной овации вскочивших на ноги зрителей, и, будь я по-прежнему «Мышью с галерки» из «Пост», я написал бы в завтрашний номер потрясающую рецензию!

У Дельмонико было полным-полно народу. Многие из тех, кто присутствовал в театре, зарезервировали себе столики для ужина. Мы оказались у входа вместе с управляющим Чарлзом Дельмонико, который почтительно нам поклонился.

— Ну, Чарлз, что скажешь? — спросил у него Джейми, собираясь, очевидно, заставить нас стоять на ледяном ветру, завывавшем на Юнион-сквер. Эмма дрожала от холода. Вежливый молодой Дельмонико поспешил провести ее внутрь, бросив на ходу:

— Я лично думаю, что Оуки следовало бы оставаться мэром.

Из трех ресторанов Дельмонико самый модный, конечно, тот, что на углу Юнион-сквер и Четырнадцатой улицы. Пол устлан толстыми коврами. Светильники в дорогих абажурах. Такое удовольствие — отлично видеть еду и не лицезреть своих сотрапезников, быть скрытым от их назойливых глаз! Шелковые занавески сохраняют приятное тепло, но не создают духоты, какая нередко бывает в переполненных и плохо проветриваемых ресторанах.

Я обедал бы у Дельмонико каждый день, если бы мог себе это позволить. Но здесь не поешь дешевле, чем за пять долларов (четыре блюда и бутылка кларета).

Дельмонико — выходцы из Тисино в Швейцарии; теперь я близко познакомился с главой династии Лоренцо (дядей Чарлза), человеком моих лет, постоянно кашляющим и страдающим одышкой, чему немало способствует вечно торчащая изо рта сигара — даже когда он галантно провожает дам к столу.

Когда мы пересекали главный обеденный зал, направляясь в облюбованный Джейми угол, навстречу нам поднялся из-за своего столика Уорд Макаллистер и церемонно поздоровался с нами.

Джейми подвел Эмму к нашему столу, а Макаллистер нашептывал мне в ухо; от него изрядно разило портвейном:

— Она ждет вас в среду. К обеду! Вас и княгиню.

— Кто? — Иногда голос мой звучит чересчур громко. Хотя слух у меня нормальный, я склонен к громогласию, характерному для глухих; причиной тому отвратительный оглушающий гул крови, ударяющей в барабанные перепонки.

— Таинственная Роза! — Он просвистел эти магические слова мне в ухо. — Могу ли я передать ей, что вы согласны? Тогда она разошлет приглашения. Вы, наверное, знаете, что я ее лазутчик.

— С удовольствием, разумеется. Вы так добры. И она тоже. Я хотел сказать: она, — пробормотал я, удаляясь.

Джейми и Эмма цитировали реплики из пьесы и смеялись. Когда я сел, Джейми посмотрел на меня с любопытством.

— Не знал, что вы знакомы с этим старым котом.

— С ним трудно не быть знакомым, — ответила за меня Эмма.

Я повернулся к ней:

— Похоже, что Таинственная Роза ждет нас на обед в среду.

— Надеюсь, ты сказал «нет», — безукоризненно откликнулась Эмма.

— Конечно, я сказал «нет», но получилось «да».

— Отвратительный старик, — скривился Джейми. — На вашем месте я бы держался от него подальше. Зануда из зануд. А вот Билл Астор — другое дело. Но его на приеме не будет. Он вечно пьян.

— Остановись, Джейми. — Эмма снова была парижской школьницей, пытающейся научить хорошим манерам молодого нью-йоркского варвара.

— Эмма, ты чересчур строга. Я даже не успел начать.

Мы отменно, хотя и невоздержанно, поужинали. Салат из омаров — специальность этого заведения, он столь же великолепен, как и тот, что готовят в Париже (только перец не такой). За ним последовала утка-нырок в необыкновенно вкусном соусе. Птицу эту подают на званых обедах так часто, что для элиты она равнозначна теперь американскому орлу. Черепаха — еще одна специальность Дельмонико, которую я успешно осваиваю. Но мне, очевидно, так и не суждено оценить коронный номер шеф-повара — мороженое с трюфелями. Еще у Дельмонико подают охлажденный кофе, его я могу выпить сколько угодно; половина кофе и половина мороженого, эта сладкая смесь почти замораживается и подается в запотевших от холода стаканах.

Сейчас два часа ночи, и черепаха все еще