Александром Боимом. В прошлом году она была первым съемочным объектом, а в этом стала одним из последних. События в ней происходили утром и вечером одного и того же дня. Это было старое, сырое убогое помещение. Тарковский хотел, чтобы этот объект нес приметы даже не бедности, а нищеты.

Тарковский категорически не разрешал присутствия посторонних на съемках, но в начале декабря 1978 года в павильоне появилась незнакомая девушка, оказавшаяся итальянской студенткой. Ее привел Николай Григорьевич Гринько. Они познакомились в поезде, когда он ехал из Киева. Девушка хорошо говорила по-русски. Узнав, что Николай Григорьевич — актер и работает с Тарковским, студентка попросила его показать ей киносъемки. Тарковский не смог отказать Гринько. Девушка была очень впечатлена процессом. Настолько, что тут же взялась переводить на итальянский «Пикник на обочине». Мы познакомились с ней — ее звали Луиза Капо, — подружились и стали встречаться. Я дал ей прочитать первый вариант сценария. Луиза понравилась и Тарковскому. Он разрешил ей присутствовать на съемках.

Квартиру Сталкера мы снимали в декабре 1978 года. После вступительных титров из затемнения медленно открывается диафрагма. На экране возникают обшарпанные створки дверей, между которыми виднеется грязный пол и большая кровать с завитушками. Камера въезжает между створками, открывая общий план полутемной, не похожей на жилье комнаты. На спинке кровати висят брюки, справа почти закрытое ставней окно, под ним старый венский стул. Перед кроватью еще один стул. Слева у стены стоят металлические костыли. Камера останавливается. Слышны отдаленные гудки паровозов, возникает звук подходящего поезда.

Крупный план. Сиденье старого венского стула. В середине бикс для кипячения медицинских инструментов, рядом с ним две большие таблетки, шприц, кусок ваты, справа белая салфетка, за ней темное надкусанное яблоко. Слева стакан с водой. Сразу ясно, что здесь живет больной человек. Дребезжит стекло в окне, приближается поезд. Вода в стакане начинает дрожать, стакан постепенно скользит к центру сиденья. Камера панорамирует справа налево, со стула на кровать. Видна валяющаяся на полу раскрытая книга. Звук подходящего поезда усиливается. Камера фиксирует полосатый матрас, лицо спящей женщины, голову девочки лет семи в косынке, выходит на лицо коротко стриженного мужчины, то ли смотрящего на девочку и женщину, то ли просто спящего с открытыми глазами. Камера останавливается и движется обратно, повторяя тот же путь. Грохочут колеса проходящего близко поезда.

Камера возвращается на тот же общий план, с которого начался фильм. Он был разрезан, а сейчас продолжается. Мужчина осторожно откидывает одеяло, встает с кровати (он спал в свитере), тянется к противоположной спинке кровати, берет висящие на ней ручные часы. Надевает брюки, достает из-под кровати ботинки, обувается и крадучись выходит из комнаты.

Камера остается на общем плане, справа входит на крупный план голова мужчины с завязанной бинтом шеей. Он похож на уголовника, недавно вернувшегося из тюрьмы. Мужчина подходит к двери, прикрывает створки и выходит из кадра. Мы видим, как в расщелине между створками встает и садится на кровати женщина. От начала фильма и до этого момента весь эпизод был снят одним кадром, который в монтаже был расставлен уже описанной панорамой по стулу, лекарствам и кровати.

Кухня. Стены, криво обложенные кафелем, шатающиеся полы, старая газовая колонка, маленькая раковина и кран. Проволочная горка для сушки посуды, полотенце, в центре кухни замызганное окно, еще один старый венский стул, банки на подоконнике, справа фановая труба и старый темный шкаф.

Алиса Фрейндлих: Я была совершенно ошеломлена декорацией. Они устраивали настоящие подтеки на стенах, гноили воду в лужах. Тарковский считал, что создает атмосферу, а это уже полдела. Он был очень тщателен в разработке каждого кадра. Сам смотрел, как стоит стакан, как мелькает свет и дрожат флакончики на табуретке от проходящего мимо поезда. <…> На съемках все работали чрезвычайно слаженно, видимо, он подбирал себе команду «по группе крови». Только у Рязанова я сталкивалась с такой точностью ансамбля на площадке[501].

Я работал и у Рязанова на «Служебном романе», и у Тарковского — на обеих картинах, где она снималась, и для меня эта ее высокая оценка — предмет особой гордости.

Общий план. Сталкер проходит к окну, берет спички, зажигает газовую колонку, открывает кран, начинает чистить зубы. Вспыхивает слабая лампочка, вдруг загорается ярче и перегорает. Еще один постоянно повторяющийся образ Тарковского — перегорающая лампа. Сталкер оглядывается.

У двери стоит жена, пытавшаяся включить свет. В руках она держит металлический бокс для кипячения шприцев. Она идет на камеру и упрекает Сталкера в том, что он взял ее часы, собрался в Зону и совсем не думает о ребенке и о ней.

Сталкер, отвернувшись, чистит зубы, полощет рот, выплевывает воду, вытирает рот полотенцем. Саша, как и на первом «Сталкере», на репетиции стал чистить зубы пальцем. Тарковский, увидев это, улыбнулся. Но тут Александр Княжинский, обычно молчавший, оторвавшись от окуляра, вдруг сказал Тарковскому: «Андрей, а он может зубы щеткой чистить? А то противно как-то это выглядит…» Андрей Арсеньевич без всяких возражений согласился, и я выдал Сталкеру зубную щетку. Он идет к окну, где стоит тарелка со вчерашней заветренной яичницей. К нему подходит жена, продолжая его укорять. Он берет с подоконника тарелку с яичницей, начинает есть.

Тарковский сказал, чтобы яичницу-глазунью приготовили заранее, а потом сутки продержали ее в холодильнике, чтобы она подсохла и сморщилась. Я исполнил его поручение, показал ему, он был очень доволен. Но на съемке жена Сталкера, стоя между ним и камерой, перекрывала руку, в которой он держит тарелку с яичницей так, что ее не видно. Тарковский жалел об этом, ему почему-то хотелось, чтобы зрители увидели заветренную яичницу, но переснимать эпизод по этой причине, конечно, не стал.

Жена Сталкера говорит мужу, что его снова посадят в тюрьму, но теперь не на пять лет, а на десять. Сталкер ставит тарелку на подоконник, намеревается уйти. Жена пытается его удержать, но он грубо вырывается и выходит из кадра. Камера остается на крупном плане жены.

Общий план. Сталкер решительно снимает с вешалки кожаную куртку и выходит, напоследок хлопнув створкой двери.

Крупный план: Жена в отчаянии плачет и кричит: «Сам Бог его таким ребенком проклял!» Сзади падает полотенце со стены. (Его дергал за ниточку специально обученный человек.) Камера отъезжает на общий план. Жена продолжает ругать Сталкера, обессилев, садится на стул, рыдает, роняет бикс, сама падает на пол, у нее начинается истерика, затем судороги и эпилептический припадок. Она корчится в конвульсиях, машет головой вправо и влево. Грохочут колеса проходящего