Ожесточенный штурм крепости с разорением города и уничтожением защитников и жителей встречается несколько раз на Украине. Для шведов это был способ устрашить местное население и принудить его к сотрудничеству, для русских – покарать мятежников. Борьба за небольшие и слабо укрепленные пункты была широко распространенным явлением на юго-западных рубежах Российского государства в 1708–1711 гг., однако ряд примеров того же рода боевых действий находится в начальный период войны в кампаниях в Лифляндии, Ижорской земле и других. В частности, в книге рассказано о возможно самом раннем и сравнительно крупном боевом столкновении на шведско-русском фронте вскоре после Нарвского сражения – «на пустом дворянском дворе» на р. Сарье в январе 1701 г.

Значительное место в опыте петровских и каролинских войск составляли эпизоды с атакой либо защитой полевых фортификационных сооружений, временных заграждений – рогаток и вагенбургов, засек и даже отдельных домов. Опора на полевые укрепления и оборонительная тактика у русского командования вполне вписывается в военную доктрину того периода. Несмотря на то, что в теоретических трудах и на практике неоднократно доказывалась уязвимость таких позиций, протяженные линии и ретраншементы были распространенными средствами решения тактических и оперативных задач для европейских военачальников, и к ним часто прибегали петровские генералы. Согласно военной теории эпохи, отдельно стоящие редуты играли свою роль при защите отдаленных позиций, цепочки редутов позволяли прикрывать тылы и комуникации, но русская система редутов как передовая позиция на пути атакующих порядков противника под Полтавой стала, преднамеренно или нет, подлинным петровским «ноу-хау».

Краткая характеристика квалификации петровских инженеров и военачальников вполне может быть позаимствована у Ф. Ф. Ласковского. «Действия русских при осаде всех крепостей достаточно убеждают нас, что они только начинали изучать осадное искусство, приближаясь к современному состоянию его у других народов Европы, и не вполне были знакомы даже с главнейшими нововведениями, появившимися по этой части. Но самый характер тогдашних крепостных оград весьма много способствовал успешному окончанию всех их осад. Русские, пользуясь возможностью поражать с дальнего расстояния высокие каменные стены, производили преждевременные обвалы, уничтожали огонь фланкирующих частей и тем избавлялись от производства венчания гласиса и постройки на нем батарей, а следовательно, и от всех ближайших работ, требовавших особенного искусства и большой осторожности. Окончательные же действия осад основывались на мужестве и храбрости войск, а не на искусстве в инженерном деле; везде встречаем приступы с помощью лестниц, правда, сопровождавшиеся блистательными успехами, но зато стоившие и многих жертв, и нигде не видим постепенных осадных действий, которые, конечно, были бы соединены с меньшими потерями в людях»[2080].

После внимательного изучения петровских осад сложно не согласиться с этим не вполне лестным отзывом о русском военном искусстве в Северной войне. Ласковский смотрел на осадное дело Петровской эпохи как профессиональный военный инженер середины XIX в., когда научный «вобановский» метод считался общепризнанным эталоном инженерного искусства, и с этой точки зрения осады Северной войны действительно были далеки от идеала. Однако такой подход не отвечает принципу историзма, поскольку судит о событиях по меркам другого, более позднего периода. Если же мы посмотрим на практику конца XVII – начала XVIII в., то увидим, что от идеала были далеки и осады в Западной Европе. Например, скромный опыт шведской королевской армии по осаждению и взятию крепостей представляет немало примеров отваги, но немного образцов инженерного мастерства. Наиболее подробное на сегодняшний день исследование осадного искусства Войны за испанское наследство 1702–1712 гг. было проведено Дж. Оствальдом, и его выводы оказываются неожиданными для тех, что склонен идеализировать влияние вобановского учения на европейское военное дело. Изучив 115 (!) осад в Италии, Испании и, преимущественно, во Фландрии, исследователь пришел к выводу, что наиболее успешные французские и союзные генералы не только игнорировали важнейшие элементы осадной тактики Вобана, но и активно препятствовали их применению на практике. Такие известные военачальники эпохи, как герцог Мальборо, принц Евгений Савойский и маршал Виллар, отвергая осторожные методы Вобана, предпочитали захватывать крепости с помощью грубой силы, нежели инженерного искусства. Ради экономии времени генералы были готовы идти на жертвы. В споре о том, как вести войну, победу одержали сторонники грубой силы; их готовность к большим потерям и расчет на подавляющее превосходство в огневой мощи с тех пор доминировали в западной военной стратегии[2081]. Впрочем, надо отметить, что осады Войны за испанское наследство по сравнению с осадами Северной войны отличались целым рядом особенностей: большое количество крупных и построенных по последнему слову фортификационной науки крепостей, значительных размеров осадные армии и гарнизоны, трудные инженерные задачи вроде преодоления мокрого рва или подземной минной войны. Эти моменты делают западноевропейские осады более сложными, что, с другой стороны, компенсируется более развитыми коммуникациями, меньшими расстояниями и большей плотностью населения по сравнению с краями, где шла война между Россией и Швецией.

Большие и малые события Северной войны сплетались из опыта многих тысяч людей – солдат и инженеров, офицеров и «копателей», горожан и крестьян – всем им по возможности предоставлено слово на страницах книги. Избранный подход привел автора к главному выводу, точнее, к двум. Во-первых, люди Петровской эпохи похожи на наших современников, потому что в своих поступках они следовали определенной логике, опирались на свои знания и ресурсы. Само существование использованных в исследовании многочисленных трактатов служит тому доказательством: людям всегда нужны надежные рекомендации, что, как и почему делать, с примерами из практики. Второй вывод уточняет первый: люди раннего XVIII века не похожи на наших современников, т. к. у них были другие понятия и представления о жизни; несомненно присущая им логичность исходила из реалий той эпохи, с их уровнем образования, представлениями о норме и т. п. Многие их деяния в лучшем случае удивляют, а в худшем ужасают читателя из нашей относительно гуманистической и демократичной современности. Вместо того чтобы сравнивать нравы разных веков и на этом основании осуждать предков, автор пытался найти объяснения, мотивы и резоны тех или иных поступков.

Отдельная глава книги посвящена участникам событий и вовлеченному в войну мирному населению. Благодаря использованным материалам читателю предоставлена возможность узнать об опыте горожан Дерпта, Нарвы, Могилева, Риги и Ревеля, пережитом ими до или после взятия города и переданном их собственными словами. Не обойдена вниманием сложная тема тактики выжженной земли и эвакуации городов с их уничтожением. Настоящим открытием стала давно опубликованная, но редко используемая историками летопись 1700 года, раскрывающая мотивы ведения войны на разорение словами непосредственного участника. Крестьяне на театре военных действий неизменно становятся жертвами, однако есть свидетельства их активного участия в набегах уже в первые месяцы русско-шведского конфликта, причем с обеих сторон. Взаимоотношения русских и шведских войск с населением на Украине в период 1708–1711 гг. были настолько насыщенны и многогранны, и настолько неплохо отразились в источниках, что их описание вылилось в самостоятельный раздел книги.