– Тогда я не понимаю, как мертвецы забирают с собой камни, – удивилась Мойя.

– На призраке, которого вы встретили на болоте, была одежда?

Мойя и Тэкчин кивнули.

– Она ведь не настоящая, верно?

Воительница вспомнила, как стрела прошла сквозь тело Мика, и утвердительно качнула головой.

– Он в ней умер. Я уже сказала, после смерти ты забираешь с собой идеи и воспоминания. Путь до Пайра не занимает много времени, поэтому очень важно как можно скорее похоронить того, кто тебе дорог. Когда призраки приплывают в устье реки и чувствуют камень, они понимают, что умерли. Для того-то и нужны похороны.

Мойя представила, каково это – очнуться с камнем в руке. Пусть все вокруг изменилось, пусть она отрезана от привычного мира, камень – воображаемый или реальный – помогает понять, что произошло, служит прощальным даром от близких и приносит утешение в одиночестве.

Я не дала матери камня. Уйдя с похорон, Мойя надеялась, что кто-то другой обо всем позаботится, а остальные решили, что она вернется и погребет мать как подобает – в конце концов, это ее долг. Какой ужас! Мама наверняка подумала, будто я все подстроила нарочно, ей назло. Из-за моего недосмотра она едва не лишилась загробной жизни.

– Те, кто приходит без камня, обычно умерли внезапно, – продолжала Мьюриэл. – У них не было времени осознать, что происходит, поэтому они остаются здесь. Мужчины, женщины, дети… обычно все они плачут, поскольку ничего не понимают. Наиболее отчаянные, кому суждено отправиться в Нифрэл, приходят ко мне. Мы садимся и разговариваем. Некоторым требуется пара минут, чтобы во всем разобраться, а кто-то сидит несколько дней, прежде чем берет камень. Разным людям требуются разные камни, поэтому у меня их много. Сам камень остается на месте, а в руке у призрака появляется такой же. Конечно, остров на болоте – не самое приятное место для жилья, но если бы не я, что стало бы со всеми этими несчастными? Трудно найти более важное занятие.

Они спускались по тропе все ниже, в глубокое ущелье, заросшее плакучими ивами, шипастыми кустами и тонкой травой. Воздух потеплел, вместе с теплом появился и запах – вонь стоячей воды, паленых волос и гниющих останков. Неподалеку слышалось журчание.

Тропа привела к топкому омуту размером не больше лужи, окруженному зарослями осоки и сухого камыша.

Мьюриэл поставила корзину и фонарь на землю. Остальные в недоумении смотрели на нее.

– И где же вход? – наконец спросила Тресса.

– Здесь, – ответила ведьма, указывая на топь.

Никто ничего не понял. Мьюриэл невозмутимо открыла корзину и принялась выдергивать из утиных крыльев маховые перья. Птица отчаянно вырывалась, но ведьма держала ее крепко. Привязав к птичьей шее камень, она швырнула утку в омут.

Даже в темноте было видно, как белая утка старается выбраться на берег. Она махала крыльями, пытаясь сбросить с себя липкую грязь, и с каждым мгновением все глубже увязала в трясине.

– Великая Праматерь! – прошептала Мойя, наблюдая, как несчастная птица борется за жизнь.

Через некоторое время на поверхности виднелась только голова и шея. Еще пара ударов сердца – и утка скрылась в болоте.

– Вот это и есть вход в Пайр, – заявила Мьюриэл.

– Кошмар какой! – Воительница в ужасе отступила назад.

Ей вспомнилась песня Трессы. Я-то думала, вся эта ерунда про крики и хохот ведьмы – детские страшилки. А оказывается…

Мьюриэл положила перья в корзину и поставила ее на корягу.

– Каждый должен взять с собой камень и перо. Камень поможет утонуть и попасть в Пайр. Если у вас все получится, вернетесь этим же путем. В омуте холодно; грязь сохранит тела от разложения на пару дней. Точно сказать ничего не могу, ведь раньше никто такого не делал.

– А перья зачем? – спросила Тресса.

Мьюриэл подняла одно вверх и покрутила в воздухе.

– Камень – символ тяжести, погружения. Перо – символ легкости, подъема и возрождения. Вы возьмете с собой не перья, а их идеи, однако в этом весь смысл. Мои соседи говорят, в Пайре идеи становятся реальностью. Я сама там не была, поэтому не знаю наверняка, только лгать им вроде бы ни к чему.

Ведьма положила перо в корзину и замерла в ожидании.

Никто не двинулся с места.

– Невозможно, – покачала головой Мойя, глядя на Роан и Гиффорда. – Решительно невозможно.

– А что вы ожидали увидеть? – Внешнее дружелюбие Мьюриэл после гибели утки несколько померкло.

– Пещеру, нору… Но это… это…

– Ужасно, – подвел итог Гиффорд.

– Вы искали вход. Вот он, – указала Мьюриэл. – Все дороги, ведущие в Пайр, выглядят именно так.

– Мы не согласны, – заявила Мойя. – Ты хочешь, чтобы мы добровольно утопились в болоте? Ни за что.

– Я ничего от вас не хочу, вы сами ко мне пришли. В Пайр могут попасть только мертвые. Какая разница, каким способом умереть?

Воительница разозлилась. В голосе ведьмы ей послышалась насмешка: «Что тебя смущает? Хочешь испечь пирог, не разбив яиц?»

На поверхности омута вздувались и лопались зловонные пузыри.

– Нет… так нельзя. – Девушка снова покачала головой. – Прости, что ради нас тебе пришлось пожертвовать уткой, но мы этим путем не пойдем.

– Выглядит очень непфиятно, – поморщился Гиффорд.

– Я, конечно, не думал, что кто-то из вас всерьез туда собрался, – деланно беспечным тоном произнес Тэш, – однако, надо сказать, вы заставили меня поволноваться.

– Э-э… ну да… – Мойя сделала шаг назад, наткнулась на Брин и едва не взвизгнула от неожиданности. – Тресса, ты же не предполагала, что вход будет выглядеть вот так?

Та не ответила, не сводя глаз с трясины.

– И что дальше? – поинтересовался Тэш. – Нет смысла стоять здесь, если мы не…

– Значит, возвращаемся? – спросил Гиффорд у Роан скорее с облегчением, чем с разочарованием.

– М-м… – пробормотала та. – Наверное…

– Малькольм не стал бы отправлять нас сюда без причины, – с неожиданным упорством заявила Тресса.

– Малькольм ненормальный, – пробурчала Мойя себе под нос.

– Если уж начистоту, – вмешался Дождь, – такое словами не описать, все равно никто не поверит.

– Он прав, – добавил Тэкчин. – Это нужно увидеть собственными глазами.

– Потому я и взяла утку, – объяснила Мьюриэл.

– Мы должны ему верить, – упрямо произнесла Тресса и шагнула вперед.

– Эй, не дури, – тревожно сказала Мойя.

– Как с Рэйтом, только хуже. – Стало ясно: вдова Коннигера говорит сама с собой. – Он знал.

– Ты что делаешь?