В те самые минуты, когда Боссе с Арне слушали последние известия, он направлялся к своему клиенту, чтобы осторожно подготовить его к близкому освобождению и выдворению в другую страну.

Бродин был невысок и полноват. Двигался он быстро и порывисто, прядка расчесанных на пробор волос вечно спадала на лоб, он постоянно поправлял очки. Бродин был человеком состоятельным, с приличным портфелем солидных акций. Факт, что он был капиталистом, вовсе не мешал ему высказывать радикальные взгляды, что в его профессии неплохо окупалось. Этого вполне заурядного юриста часто представляли в прессе звездой адвокатуры. Клиенты толпились в очереди, чтобы воспользоваться его услугами.

Ошибкой было полагать, что политическая активность Бродина неискренна. Он сам свято верил в то, что говорил. И по-детски тешился своим успехом, а значит, был счастливым человеком.

А теперь он шел к Форсу, которого, несмотря на всю к нему симпатию, понять не мог. Обычно он легко устанавливал контакт с клиентами, но разговоры с Форсом шли очень нелегко и часто были слишком лаконичны.

Когда явился адвокат, Форс ужинал, лениво ковыряясь в изрядной порции макарон с сарделькой.

— Привет, Енс, — сказал адвокат, который старался придерживаться дружеского тона, если полагал, что это клиенту понравится.

Форс в ответ буркнул нечто невразумительное и продолжал жевать. Адвокат раскрыл элегантную папку и достал какие-то бумаги.

— Кормят прилично? — спросил он.

— Так себе. Да у меня и аппетита нет. Пивка бы… Но его не дают.

Бродин охотно как-нибудь прокомментировал бы это, но в голову ничего не пришло, и он только кашлянул.

— В последние дни в твоем деле произошли большие перемены, — торжественно начал он.

— Знаю, — подтвердил Форс. — Меня хотят выслать в Албанию.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал, — неуверенно протянул Форс. — И я всегда был уверен, что мне помогут.

Их разговор тоже подслушивали. Два полицейских у магнитофона навострили уши. В динамике что-то потрескивало.

— Кто тебе поможет? — спросил Бродин. — Ты должен доверять мне, Енс.

— Я никому не доверяю.

— Но мне — обязан.

Некоторое время слышен был только шелест бумаги.

— Ты понимаешь, конечно, что можешь не ехать, если не хочешь. Никто тебя не заставляет. Но я получил гарантии, что в стране, куда ты прибудешь, тебя освободят.

— Ну, ясно, я хочу отсюда выбраться. Когда все будет готово?

— Трудно сказать. Тут много всяких практических проблем. Тебе нужно оформить паспорт, получить деньги. Это займет пару дней, не меньше.

— Понимаю.

Адвокат положил перед Форсом лист бумаги. Заключенному предстояло подписать согласие на депортацию в страну, которая согласится его принять. Форс внимательно прочитал текст. Макаронина, упавшая с тарелки, оставила на документе жирный след. Он попытался ее стряхнуть, и в результате пятно стало еще больше.

— Будешь подписывать? — спросил Бродин. — Можешь подумать до утра.

— Давайте ручку, — буркнул Форс.

— Подожди, я приведу двух охранников, чтобы они засвидетельствовали подлинность подписи.

Бродин вышел и через пару минут вернулся в сопровождении двух охранников. Форс взял ручку и подписал. Подпись у него была твердая, совершенно не соответствовавшая его поведению, скорее нерешительному и застенчивому.

Охранники, заверив подлинность подписи, покинули камеру. Бродин спрятал важный документ. Теперь Форс пил кофе из бумажного стаканчика. Выпив его залпом, подошел к окну и надолго задержался возле него, загадочно улыбаясь.

Потом лег и сунул руки под голову. Он молчал, и адвокат начал беспокоиться. Ему хотелось все-таки установить контакт со странным заключенным.

— Теперь ты лучше спишь? — спросил он.

Прошло несколько секунд, прежде чем он получил ответ «нет».

— А врачи здесь приличные?

— Они делают свое дело, я свое. Что мне до них?

— Судебная психиатрия у нас в стране отстала на пару десятков лет, — заметил Бродин.

— Не знаю. Может быть. Меня только интересует, освободят ли меня от ответственности.

— Следствие едва началось. Ничего определенного сказать пока нельзя. Но я думаю, что было бы полезно и для врачей, и для тебя самого, если бы ты мне доверился.

— Это не имеет смысла, если меня и так отправят за границу. А что произойдет, если я вернусь в Швецию?

— Я об этом еще не задумывался, но, судя по всему, тебя вновь арестуют. Потом, быть может, вышлют еще раз. Я не уверен, но могу выяснить, если хочешь.

— Не нужно, просто любопытно.

Разговор снова прервался. Бродин заметно нервничал и то и дело поправлял очки. Наконец снял их и машинально стал протирать платком. Он был очень близорук и без очков сильно щурился. И вдруг прищелкнул пальцами.

— Да, я забыл. Сегодня мне звонила твоя мать.

— Я не хочу иметь с ней дела. — И совершенно нелогично Форс добавил: — Чего она хотела?

— Только спрашивала, как ты себя чувствуешь. Хочет навестить тебя, когда получит разрешение.

— Может не стараться. Я вовсе не хочу ее видеть. Нам нечего сказать друг другу.

— Но ты же должен с нею встретиться перед отъездом.

— Зачем? Я совершенно не хочу.

— Тебе виднее. Для нее это будет потрясением. Она ведь стареет, подумай об этом.

— Мне это совершенно ни к чему. Она мне абсолютно безразлична.

Бродин почувствовал себя неловко. Он сказал матери, что сын все время про нее спрашивает. Ему было жаль мать Форса, и он всегда говорил ей то, что она ожидала услышать. А теперь был просто возмущен, что Форс не хочет видеть мать.

Потратив несколько минут на неудачные попытки разговорить Енса, он покинул камеру. Форс, не вставая, что-то буркнул на прощание.

И все же Бродин был доволен визитом к клиенту. Форс подписал согласие, а это — самое главное. Вернись он из Лангхольмен без подписи, это не пошло бы на пользу его реноме.

В караульной он попросил разрешения позвонить и набрал номер высокопоставленной особы в Министерстве иностранных дел.

— Бродин, — представился он. — Все прошло удачно.

В камере Форс встал и снова подошел к окну. Он потер виски, закрыл глаза и прошептал: «Я знал, что мне помогут».

Стиг Бергсон был одним из ветеранов шведских криминальных репортеров. Он был так стар, что помнил времена, когда писали под псевдонимом или вообще не подписывали свои заметки. И всегда чувствовал себя неловко, видя под материалами свою фамилию.