– Она хочет знать, доктор, зачем вам так много тестов.

– Н-да? Можете ей сказать…

– Доктор, по-английски она понимает.

– Но вы могли бы разъяснить на ее языке…

– Доктор, язык, по сути, тот же.

– Разве? Ну ладно. Скажите ей буквально следующее: «Мэм, как вам известно, ваш муж перенес операцию в связи с пулевыми ранениями, вызвавшими сильную травму головы и нестабильный перелом позвоночника. Иногда – в основном, когда пациент поступает в сознании – мы можем определиться, как проводить ему те или иные процедуры. Но ваш муж не в сознании. К тому же у пулевых ранений есть неприятная особенность наносить больший урон на выходе пули из тела, чем на входе в него. Учитывая, что он без сознания, а приводить его в чувство слишком рискованно, мы все еще не уверены, повреждена ли только спинная функция или же нарушено его умственное состояние. Нам нужно провести тесты, потому что динамика состояния пациента может меняться, может, даже к лучшему. Однако без регулярного тестирования ничего определенно сказать нельзя. Возможно, нам понадобится повысить дозировку седативов, а может, наоборот, понизить. Или даже потребуется дополнительное хирургическое вмешательство, причем такое, какое на данный момент не очевидно. И для всего этого нам нужны регулярные тесты». Мэм, я внятно изъясняюсь?

– Все замечательно, доктор, – отвечаю я, зная, что такая ремарка наверняка выведет его из себя.

Он кивает вначале ей, затем мне и удаляется. Я уже сейчас слышу слова выволочки, которую он мне устроит в коридоре возле кулера. Ладно, я хотя бы слишком стара для того, чтобы он клал мне на ладонь свою руку – трюк, от которого медсестрички по умолчанию должны сквиртовать в трусики. Готова поспорить: если доктора не будут мешать, медсестры вполне успешно смогут лечить людей.

– Так ты, стало быть, с Ямайки?

– Извините?

– Извиняйся перед собой. Ты с Ямайки, что ли?

– Я не вижу, каким образом ваше…

– Послушай, фря. Я ведь слышала, как ты сказала доктору, что всего лишь шла мимо – это через тринадцать-то этажей от оперички, куда моего мужика привезли? Что бы твой доктор сказал, раскрой я ему, что ты каждый день заходишь в палату к моему мужчине, как будто он твой, без всякой на то причины? Так что прекрати елозить по ушам насчет того, что с таким именем, как Миллисент, ты не с Ямайки. Миллисент Сегри… Да ты не только с Ямайки, а еще и из самой вшивой ее глубинки. Поэтому можешь вешать белым все, что хочешь, но меня ты никак не проведешь.

Я внушаю себе, что не обязана все это выслушивать, и если прямо сейчас уйти, то здание больницы так огромно, что снова она меня никогда не увидит. Надо только выйти. Просто ставить одну ногу перед другой и бойко ушагать отсюда, пока эта баба не начнет выплескивать всю свою вульгарность.

– Только, если б ты была из глубинки, ты бы с Ямайки хрен выбралась. Значит, ты не из тех мест.

– Ну, а если я из пригорода?

– А вот это может быть. Там такие, как ты, и живут – языкастые и стервозные. И разговаривают вот так же. По крайней мере, у тебя вид не такой, будто ты ютилась в трущобах. Нет, ты…

Монитор снова пикнул, а она снова подскочила.

– Этот звук тебя, наоборот, утешать должен, – поясняю я. – А вот если зуммер сплошной и не останавливается, тогда беда.

– Да? Может быть. Не знаю. Мне никто не рассказывал. Так зачем ты все время приходишь сюда смотреть на моего мужа?

– С твоим мужем у меня ровным счетом ничего.

– Поверь, любовь моя, мне это вообще поровну.

Мне хочется одновременно послать ее подальше и выразить восхищение такой цепкой сообразительностью.

– Ямайцев в этой больнице немного, – нехотя говорю я. – Была всего одна старуха, так умерла в прошлом году от удара. И тут вдруг повалили к нам валом, и все, как один, с огнестрелами. Этот последний из тех, кто до сих пор здесь. Понятно, меня разобрало любопытство.

– Не мели ерунды. Если б было любопытно, ты пришла бы и все враз прочла с планшетки у кровати, как другие сиделки. А ты приходишь и смотришь, смотришь… Если я припоздняюсь, то ты уже здесь, а если прихожу рано, ты впопыхах сразу на выход.

– На Ямайке народ стреляет повсеместно, а мне, получается, аж в Нью-Йорк понадобилось ехать, чтобы видеть это вблизи.

– Видеть вблизи? Да ничего ты не видишь. Вот дождись, погляжу я на тебя, когда твоего парня в клубе подстрелят.

– Но зачем? Зачем тащить все это за собой в Америку? Я, наоборот, считала, что если попадаешь сюда, то можно от всей той дряни отряхнуться, начать все заново…

– Это ты так за себя говоришь?

– Да ничего я не сказала.

– А то мне не видно. Вишь, как балакаешь по-ихнему…

Она привстает со стульчика, но снова усаживается. Я все так же у двери, прикидывая, как отсюда лучше выйти, быстро или неторопливо.

– Кое-кто, да почти все, валят сюда не от хорошей жизни, а за той же дрянью. Иначе в Америку им не попасть.

– Наверное.

– Да факт. И ты здесь не потому, что не видишь никого из ямайцев. А с чем-то другим. Леди, я ведь тоже женщина, пойми. Я знаю, когда баба чего-то хочет.

– Мне в самом деле пора к себе.

– Ну так иди, не держу. А я в следующий раз при случае скажу доктору – он, кстати, положил на тебя глаз, – как ты сюда шастаешь напропалую.

– Слушай, чего тебе надо?

– Знать. О своем муже. Я когда-нибудь услышу, как он разговаривает?

– Тебе надо спросить доктора…

– Говори ты.

– Я же не доктор, что я могу сказать. Да и не понравится тебе.

– Говори, я сказала.

– Будет как четырехлетка. И то в лучшем случае, если оклемается. Всему он должен будет учиться заново и все равно будет как заторможенный.

– М-м. А ходить-то будет?

– Ходить… Да ему бы хоть кружку держать научиться. Ты, надеюсь, понимаешь, что меня за сказанное сейчас могут с работы турнуть?

– Это за что же? За то, что ты первой мне правду сказала?

– Говорить тебе правду – не моя работа. Моя работа говорить то, что, по общему мнению, щадит твои чувства. Хотя здесь никто не может реально предсказать, что может случиться с пациентом, так что никто ничего не хочет и говорить, пусть все идет как идет. Он может пойти на поправку или…

– …или умереть.

– Может и так обернуться.

Она смотрит на меня словно в ожидании вопроса. Или это я считываю выражение ее лица. Снова пищит монитор, но на этот раз она не дергается.

– Это его Джоси Уэйлс подстрелил? – вырывается у меня.

Все эти годы я не произносила этого имени ни разу. Никогда не могла заставить себя даже произнести его вслух. Понятно, что позднее я буду есть себя поедом за то, что меня вот так нежданно понесло. Годами я думала, что этот человек меня преследует, хотя даже не факт, что он бы меня узнал, если б я в людном месте проходила вблизи. И даже если бы при этом он остановил меня спросить, который час.