– Джоси Уэйлс?

– Ну, не он лично. А типа его банда.

– Ты знаешь ямайцев в Бронксе?

– При чем здесь это?

– Они теперь вместо слова «банда» используют слово «группа». Например, «Шторм-группа». А сам Джоси никуда уже не ходок: два года как сидит в тюряге.

– Да ты что?!

– Я вижу, ты «Глинер» вообще не читаешь. А ямайские новости тоже не смотришь? Его в этом месяце отправляют в Америку и там будут судить их судом. Так-то, дорогуша. А клуб тот обстреляла «Шторм-группа» Джоси Уэйлса. Все знают, что «Тэттерс» – это «ночник» «Иерархии донов». Они его не купили, а просто всегда там кучкуются. Знаешь, в чем прикол? Я до сих пор помню песню, которая там играла. Я как раз сказала кому-то: «Гляди-ка, столько лет прошло, а “Полуночные рейверы” звучит так же классно». Не спрашивай, почему я не успела почуять беду. На Ямайке у Джоси Уэйлса убили сына, а тот, кто это сделал, наверняка был как-то связан с «Донами». Тебе повезло, что ты сумела удрать так далеко от Джемдауна, а вот большинству наших он по-прежнему дышит в спину.

– Так твой муж случайно попал под те пули?

– Нет, дорогуша. Он был одним из «Донов».

– Так это кто убил Тони Паваротти – Иисус Христос?

– Точно, Иисус. Ты на волосы его взгляни. Твоя женщина тебя таким из дома выпустит? Я тут понял, что все белые мужчины бреются, за исключением одного культа, где принято совокупляться с сестрами.

– А эти джинсовые клеша? Мать честна…

– Брат, я единственно хочу узнать: куда мне послать телеграмму, чтоб сообщить тебе, что на дворе девяносто первый год? А то вид у тебя такой, будто ты сейчас запоешь «Утят»[317].

– Не, Юби. Если петь, то лучше «На флоте»[318].

– И то и это достойно. Кто не помнит всех тех фасонов, когда только еще появилось MTV, – ты небось тоже смотрел? Мой тебе совет: сядь в обнимку со своей пушкой и дождись, пока этот прикид снова войдет в моду.

– Только ждать, наверное, долго придется. И, кроме ожидания, чем еще заниматься ближайшие пятнадцать лет? Ждать, чтобы кто-нибудь из наших пришел и меня тут нашел?

У меня предчувствие, что просить этих людей говорить по существу бесполезно. Я сижу, как забытый, на табурете, а они кружат вокруг меня – ощущение такое, будто на тебя в любую минуту водрузят дурацкий колпак. Или внезапно набросятся и шарахнут по голове бейсбольной битой. Вначале я сравнивал их с кружащими акулами, но вообще сравнение неудачное. Крайне хреновое время для неуместных метафор. Долболоб, ты пролистываешь свою жизнь в то время, как по твоему дому ошивается стая черных громил со стволами. Причем вариант с ограблением я вынужден с сожалением вычеркнуть. Имени Тони Паваротти я не слышал уже лет семь, да и то его всего раз упомянул Тристан Филипс. О том дне я не вспоминал никогда. Как, похоже, и никто – судя по тому, что не было никакого шума. Однажды я даже сделал проверку, прокрутив микропленку с ямайскими газетами, но там тоже ничего не оказалось. Ни полицейского репортажа об убийстве, ни даже информации о трупе, обнаруженном в отеле. Язви тебя, Фолкнер[319]: прошлое-то, оказывается, не умирает. А это даже и не прошлое. До встречи с Тристаном Филипсом я даже имени того кренделя не знал.

– В шею, – говорю я.

Шелковый Костюм и Свиной Хвост смотрят на меня так, словно я их перебил. Питбуль (во всяком случае, я считаю, что так его звать) кладет оставшийся фрукт в холодильник и несет блендер к раковине. У меня, по-моему, задвиг: я хочу его одернуть, чтобы ради одного лишь блендера он посудомоечную машину не включал. Но Свиной Хвост и Шелковый Костюм не сводят с меня глаз.

– В шею я сделал, – повторяю я.

– Сделал что? – спрашивает Свиной Хвост. Костюм, кажется, зовется Юби, но всех в памяти не удержать. Сейчас здесь топчется человек шесть или семь, память киксует.

– Убил, – поясняю я. – То есть пырнул. Короче, вонзил острие в шею, похоже, в яремную вену.

– Он имеет в виду в шею, босс, – говорит Свиной Хвост. Юби смотрит на него так пристально, что тот морщится и смаргивает.

– Который из нас двоих ходил в Колумбийский университет? А? Кто из нас? Я, по-твоему, не знаю, где находится яремная вена? Сколько он протянул? Две минуты?

– Почти пять.

– Значит, яремная, да не та, юнош мой.

– У меня в этой области познаний негусто.

– В самом деле? С вопросами, что ты любишь задавать, и писаниной, которую ты строчишь, тебе не мешало бы задуматься над этим поплотней. Особенно из того, что я читаю в «Нью-Йоркере».

– Все, блин, в критики лезут, – говорю я.

Я не успеваю заметить, как мне прилетает в висок – бамм! Я смаргиваю, пытаясь встряхнуться от шока:

– Ты чё, бля!..

– Тебе это как кино? Или я похож на того, у кого есть время на белого словоблуда?

– А вы, ямайцы, наверное, любите сводить застарелые счеты?

– Не понял, молодой человек.

– Ну это, насчет Тони Паваротти? Ваш высший авторитет. Вы тут говорите, что круче, чем он, удальца не было, а тут какой-то щегол-журналист взял и завалил его, и чем? Вскрывалкой от конвертов! И вот вы всей своей кодлой заявляетесь спустя пятнадцать лет…

– Шестнадцать.

– Да по барабану. Являетесь, и зачем? Доделать работенку? Ну прямо «Крестный отец», вторая часть.

– Босс…

– Все ништяк, Питбуль. Брат думает, что никто из нас не смотрит фильмов.

Я потираю висок, а они продолжают нарезать круги. Прежде чем заговорить, он заходит мне за спину.

– Ты думаешь, зачем они… Зачем Питбуль находится в этой кухне – чтобы делать сок?

– Не знаю.

– Питбуль?

Громила смотрит на меня и говорит:

– Эм-шестьдесят.

– Ты слышал? «Эм-шестьдесят». Знаешь, как у нас заведено? Каждый человек в этой группе выбирает себе автобус и остановку. Первого сходящего пассажира – мужчину или женщину – он снимает выстрелом. Если насмерть, то получает бонус.

– Это должно меня напугать?

– Глянь, босс: у кого-то какушки в штанах побрякивают, – говорит Свиной Хвост.

Я смотрю на этого рэпера с завитками как поросячьи хвостики; громилу в майке-«алкоголичке» и с блендером в клешнях; мужика в костюме из шелка, напоминающего мятую шторину, и с торчащей из нагрудного кармана белой тряпицей (видно, мама в детстве не научила, как складывать платочек квадратиком) и как это все абсурдно. Нет, не абсурдно – нелепо.