Галя задумалось.

— Его приход — не случайность, — сказала она. — Такое ощущение, что эта встреча была чем-то очень-очень важным…

— Наверно, — согласился П. — Только я, похоже, до конца не понял, что же было самым в его вести главным.

— А мы вместе подумаем, — сказала Галя и потерлась щекой о плечо П.

На берегу опять запел хор, на этот раз нечто более, чем прежде, торжественное, тем показывая, что приготовления к обряду закончены. Дирижировала уже не жена пастора, а его сестра. Все собравшиеся на берегу — и привезенные на грузовике адвентисты, и собравшиеся купальщики — заметно подтянулись и стали как-то строже. Продолжали еще подходить привлеченные пением хора отдыхающие. Из импровизированных раздевалок стали выходить люди. Одеты они были в одинаковые белые лабораторные халаты. У мужчин головы были не покрыты, а на женщинах были белой материи косынки, из-под которых выглядывали куски полиэтиленовой пленки, — намотали, чтобы не замочить волосы. Из восьми крещаемых пятеро были гагаузами, хотя население в округе было далеко не гагаузское. Лабораторные халаты привычно ассоциировались с лабораториями и экспериментами.

Когда хор закончил петь, вперед шагнул один из приезжих пасторов-начальников. Одним движением руки он построил сбившихся было в кучу крещаемых в ровную шеренгу и начал проповедь о спасении. Поскольку крещаемые это все уже много раз слышали, то тридцать минут говорения явно были рассчитаны только на привлеченных хором купальщиков.

— Не так, — обернувшись к П., сказала Галя. — Я себе не так это представляю. Почему обязательно — халат?

— Не знаю, — пожал плечами П. Он сам ровно семь лет назад был крещен в таком же халате, только происходило это в баптистерии (небольшой храмовой купели, наполненной подогретой водой) в центре Москвы, и ни тогда, ни впоследствии не задумывался: почему халат. — Так им нравится, наверное. Эстетическое предпочтение. Вообще говоря, это уже давняя традиция. Не одно десятилетие так.

— Не так, — повторила Галя. — Надо надеть самое лучшее платье — и вообще все лучшее. Ведь праздник же!

— Так и давай, — сразу же согласился П.

— Что?

— Завтра ты наденешь свое лучшее платье, — и я тебя покрещу. В конце концов, ты и собеседование прошла, и совет церкви хоть и поодиночке, но проголосовал за твое крещение.

Галя ничего не ответила и опять стала смотреть на происходившее у кромки воды.

Ждать, когда проповедник, как ругательствами пересыпавший речь латинизмами типа «мы сейчас имеем возможность иметь благословение наблюдать манифестацию Святого Духа», наконец, закончит повторять про «духовность» те прописные истины, которые с некоторых пор стали публиковаться даже в бульварных газетах, — было невыносимо мучительно. Но проповедник все говорил и говорил, и конца, похоже, было не дождаться.

— Давай, — после размышления, наконец, ответила Галя.

— Тогда прямо с утра. Позавтракаем — и сюда.

— Только не на это же самое место. Хорошо, Алеша?

П. наклонился и поцеловал Галю в висок.

— Конечно. Как скажешь…

Обряд над крещаемыми был проведен без осложнений, по отработанной десятилетиями, если не столетиями, методике.

После поздравлений и непременных букетов цветов обратно всех отвезли на том же грузовике.

А вот самим на следующий день попасть на противоположный от Болграда берег лимана было непросто: топлива на Украине после развала Союза не было, и рейсовые автобусы были отменены. А это означало восемь километров пешком по жаре. Но ни Галю, ни П. это не смущало, и они втроем с дочерью отправились.

Но им повезло: когда они из военного городка, где снимали квартиру, спустились через сосновые посадки к дороге, рейсовый автобус как раз появился из-за поворота.

П. поднял руку, — и автобус остановился.

От центральной площади гагаузского села, конечной остановки автобуса, до озера надо было еще идти — около получаса.

— Как хорошо, — сказал П., когда, свернув с разбитой проселочной дороги, они вышли на берег. — Ни одного человека!

— Ну и замечательно, — сказала Галя. — Нечего театр устраивать.

Они шли по тропинке вдоль кромки воды, выбирая где остановиться. Подошли к тому месту, где вчера проводили крещение. Ни одного человека!

— Пойдем дальше, — даже не замедляя шага, сказала Галя.

Они пошли дальше. П. пропустил Галю вперед — пусть выбирает сама.

— Смотри, как уютно! — обернувшись сказала Галя. — Мне здесь нравится.

Лужайка была небольшая, в десяток шагов шириной, наполовину затененная ореховыми деревьями.

— Ну и прекрасно, — снимая рюкзак, сказал П. — Здесь и остановимся. — И принялся распаковываться: одеяло, мяч для дочери и прочее.

— Не сразу, — хотя П. еще ничего не успел предложить, сказала Галя, — надо сосредоточиться… Она стала перебирать в рюкзаке вещи. Пересмотрела все клапаны, потом опять рюкзак и опять все клапаны. — Какой ужас, — наконец сказала она. — Я осталась без купальника. Деталей взяла две, но при этом ни одного «верха».

Все рассмеялись — пуще всех дочка: возраст такой — двенадцать лет.

— Ничего страшного, — сказал П. — Кругом — ни души! И так даже красивее.

— И все же… — смущенно сказала Галя. И осталась в футболке.

Дочь сразу отправилась к воде. А П. улегся загорать. Вернее, сделал вид, что загорает, — ведь надо же найти себе какое-нибудь занятие, чтобы своим явным ожиданием не подгонять события.

Галя села рядом с П. на расстеленное одеяло и задумалась. Даже глаза прикрыла. Минут через десять встала, достала из пакета тщательно выглаженное накануне лучшее свое платье и переоделась.

— Ну все, — сказала она. — Я готова.

— Посиди со мной, — любуясь Галей, сказал П. — Хоть минут десять платье останется глаженым.

— Пожалуйста, Алеша, пойдем, а?

П. поднялся, Галя взяла его за руку и они вместе ступили в воду.

— И меня, и меня крестить! — запрыгала Галина дочка, обещавшая вырасти выше мамы, и, подбежав к матери, ухватилась за подол.

— Рано, — твердо сказала ей Галя. — Это — серьезное решение.

Дочка обиженно отвернулась, но маминого подола так и не выпустила.

— Смотрите, смотрите, змея! — ткнула она пальцем.

— Где? — испугалась Галя.

Действительно, у листьев кувшинок, всего в двух-трех метрах от берега виднелась голова гадюки. В лимане это достаточно обычное явление: высунувшаяся застывшая голова и часть туловища охотящейся гадюки или безвредного полоза. Но это была гадюка.

— А вон еще! — чуть в сторону ткнула пальцем дочка. — А вон еще! И еще!