в консерваторскую школу, куда я, конечно, не был принят. Помню, меня пытались утешить историей о том, что в свое время Горький и Шаляпин тоже поступали в музыкальную школу — Шаляпина не приняли, а Горький прошел.

Впрочем, я определенно не был Шаляпиным.

А потом мне очень повезло, потому что в одном классе со мной учились двое мальчишек, которые имели самое непосредственное отношение к музыке. Один из них — Алеша Николаев, который впоследствии стал видным музыкантом и композитором, профессором консерватории, народным артистом, — а папа его, Николаев, совсем уж легендарная личность, он создал учебник, по которому учатся многие поколения музыкантов, и школа Николаева — одна из самых знаменитых.

А второй мой друг — это Лева Гинзбург, сын блистательного пианиста Григория Гинзбурга, одного из самых знаменитых музыкантов того времени. Власть его, надо сказать, не слишком обхаживала, за границу долго не выпускали, но он был из лучших.

Мы втроем непрерывно пропадали на концертах, в консерватории, и вот так до десятого класса я и приобщался к музыке — это все тридцатые — сороковые годы. И много кого видел, конечно. Был, например, такой легендарный человек Гольденвейзер Александр Борисович — он в свою очередь был педагогом уже самого Григория Гинзбурга. И благодаря ему я научился слушать музыку с закрытыми глазами. Я как-то заметил, как Гольденвейзер сидел в зале на концерте, и говорю: Левка, смотри, да он спит! Да нет, — пояснили мне, — он не спит, он так слушает.

И я тоже попробовал. Это поразительно — совсем другое ощущение. С тех самых пор самой интересной и любимой музыкой я проникаюсь именно таким способом.

Второе открытие тоже никогда не забуду: как-то я пришел к Левке, и он мне дал послушать музыку в огромных наушниках — они тогда только-только появились. И так я впервые услышал Малера — в этих наушниках у меня было ощущение абсолютного физического проникновения, как будто музыка вливается прямо в мозг. Я был потрясен Малером на всю жизнь и обожаю его по сей день, это один из моих богов. Много лет спустя в одном классе с моей дочерью учился Сережа Лысенко, и они дружили. А он потом стал директором «Новой оперы». Меня-то он знал с детства, так вот это именно я впервые ему рассказал о Малере.

Вообще, опосредованно, через этих своих двух друзей, я очень много кого встречал в музыкальном мире. Ну допустим, я прихожу к Левке, он возится во дворе с машиной. Подходит какой-то человек постарше, ну, мы все здороваемся. А кто это? Свиридов! С тех пор раскланивались. А был еще такой — сейчас его, конечно, никто не помнит — Гуго Ионатанович Тиц. Великий певец и дядя Алеши Николаева по маме. И вот в школе однажды Алешка мне говорит: дядька позвал меня на оперу «Дон Жуан», пойдем? И в первый раз я услышал оперу тогда, влюбился совершенно, до сих пор моцартовские оперы слушаю именно в исполнении немецких оркестров. Шостакович жил в том же доме, где Лева Гинзбург до сих пор живет. С племянником Шостаковича мы во время войны были в эвакуации в Куйбышеве. Самого его я видел иногда в концертах — он своеобразное впечатление производил, немного безумного творца, как мы тогда считали, с такой очень нервной мимикой. Он тоже очень интересно слушал музыку — было ощущение, что она на него опять-таки оказывает физиологическое воздействие. Он гений, конечно. Хотя что греха таить — и я, да и вообще мое поколение, в то время не сразу поняли и его музыку, и того же самого Прокофьева. Вообще, главное в восприятии музыки — воспитывать в себе понимание, оно приходит не сразу. Так, например, фортепианную музыку я сразу почувствовал, а вот скрипку — не очень любил. Понимание пришло, только когда Григорий Романович Гинзбург (а он очень многому меня научил, я с ходу узнаю записи, на которых он играет) стал работать вместе с Леней Коганом, это был очень известный скрипач, может быть, самый известный после Ойстраха. И вот я походил на них, послушал записи — и только тогда что-то произошло. С классической музыкой обязательно нужно много думать и воспитывать себя. Ну или дождаться прозрения — вроде моей истории с Малером и наушниками.

Дмитрий Аксенов

меценат

О продвижении русской музыкальной культуры на Западе, преимуществах цифровой эпохи, а также об «Оде к радости» в гипсе

Я родился в Новосибирске, мои родители — те, кого называют «голубые воротнички», — занимались строительством энергетических объектов в Казахстане и Узбекистане и в конце концов осели в Припяти, там, где Чернобыльская атомная электростанция, в городе, куда стекались лучше инженерные мозги, собирались кадры со всей необъятной Родины. Школа была известна высоким уровнем преподавания и подготовки, я учился в математическом классе, потом поступил на Физтех и окончил его, а о музыкальной культуре довольно долго систематического представления не имел. Позже я узнал, что родители однажды водили меня в музыкальную школу (сам я этого совсем не помню), но на фортепиано мест не было; предложили играть на трубе, но родители отказались: нет, это нам не подходит. Своих одноклассников, которые ходили параллельно с обычной школой в музыкальную, я воспринимал как голубую кровь, интеллигентов. Вот ведь люди какие! Нет бы где-нибудь на заборе посидеть — а они еще во вторую смену отдуваются, пропащие.

Впрочем, музыка в жизни все же присутствовала всегда: лето я проводил у бабушки в Николаевской области, поэтому украинская народная музыкальная культура — пение песен за столом, с друзьями, везде — была для меня нормой. Тогда считалось, что мне медведь на ухо наступил — и ладно, я ни на что не претендую. Много позже, уже в середине 1990-х, мы поехали с друзьями кататься на лыжах в Австрии, как-то ехали долго в автобусе, все веселились, и я почему-то стал петь, сам себе. И ребята говорят: «О, да у тебя голос!» Так и выяснилось, что со слухом все в порядке, — это было первое откровение.

Второе откровение случилось, когда однажды я порвал связку и сидел в гипсе без движения, мне было нечего делать. Дочка тогда занималась сольфеджио, а я взял несколько уроков фортепианной игры. И когда после первого же урока стал наигрывать «Оду к радости» Бетховена, то понял, что на самом деле нет ничего непреодолимого. Просто нужно решиться и сделать шаг, тогда ты сможешь получить любой опыт.

В общении с музыкой мне пригодилось физтеховское образование — я привык подходить ко всем вызовам прагматично, как