Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А поскольку текст на 20-м месте, то получается предсказуемый эффект: отклик из окружающего мира живее и доброжелательнее здешнего, хотя нас и здесь хвалили некоторые критики и музыканты тем более. Даже незнакомый язык как-то понимают: англичанин писал «я не знаю русского, но похоже, что в песне с названием “Все хорошо”, поется о том, что все не слишком хорошо». О большем понимании я бы и не мечтал.
На бельгийском FM Radio Panik наши пьесы в ротации вращались год точно, а может и сейчас крутятся. Приятно, все же, когда говорят: вы прослушали композицию Джанго Рейнхарда, а теперь московские Fake Cats Project, а после будет Swans. Даже в Гонконге что-то крутили. Но мне еще приятней, когда вдруг обнаруживаешь нашу музыку в каком-то колумбийском документальном фильме на южноамериканском фестивале.
Мне нравится в FCP структура лебедь-рак-щука: каждый тянет в свою сторону. Кирилла Макушина (баян, голос, тексты) то и дело сносит в то ли запредельный, то ли беспредельный русский панк (я в свое время сделал мини-фильм по текстам Кирилла – «Другой», так как он действительно другой). Лёша Борисов, понятное дело, тянет в сторону фри-джаза. Я иногда тяну вниз – в какой-нибудь тяжеляк (в минуты грусти люблю послушать Hot Lava – Ministry) или, наоборот, в классику (будем считать, что вверх). В результате мы попадаем в зазор между нойз-роком и психодел-роком, экспериментальным роком и просто роком, ну и не роком вообще, конечно.
Я сильно воодушевлялся индустриалом, но выдумал ему в пику свою микро-концепцию: кухонная музыка: русское же это не только медведь в березках, но и пьяный трёп на кухне. Вместо рельсов и дрели у Einstürzende Neubauten я замешиваю кухонные перкуссионные сэмплы: громыхание буфета с посудой, саму посуду, бокальчики, решетку вентилятора, хотя мои любимые – скрип качелей и офисного кресла. Это, так сказать, «конкрит»-составляющая. Еще люблю иногда что-то микротональное добавить – а слушаю иногда, соответственно, Ивана Вышнеградского.
У нас с Лёшей есть некоторое разделение приятных обязанностей: поскольку я свожу (на мастеринг мы иногда отдаём: мастеринг «Русского канона» делал прекрасный профессионал Сергей Аматуни), то в офлайновой деятельности больше моей инициативы, а в live сам бог велел рулить ему – опыт у него огромный и музыкантов зовет прекрасных: Пашу Шевелева, Костю Сухана, Юру Царева, Дмитрия Кутергина, австралийского японца Бенджамина Скеппера звал он. А я интегрировал в нашу музыку неклассические фрагменты классического пианиста Ильи Гноенского, клавишника «Кайраны» Славы «Бурундука» Бурова. Мое главное дело – создание костяка композиций, обычно рифов (надеюсь, звучащих необычно) и гармонических структурок с немногими, но сильно закрученными аккордами. Чтобы оголтелые импровизации других участников не свали всё во фри-джаз. Ведь Fake Cats Project не фри-джаз, и не рок. Итальянский специалист по экспериментальной музыке Раффалле Пицелла писал, что мы своеобразные наследники «кентерберийской сцены». В германском Bad Alchemy Magazine писали: «Баян визжит в шаркающем темпе и толпящиеся шумы побратавшись с надсаживающейся трубой, и черт знает, что там происходит с братьями. Русские вообще на это подсели, взять хоть «Аукцыон», «4 Позиции Бруно» или «Звуки Му», это своеобразный вариант No Wave, где с одной стороны гитары, баян и труба, а с другой шум, диктофон и олдовые синтезаторы участвуют в возведении здания из краут– и нойз-кирпичей».
Лично я из них чувствую некоторую близость к «Бруно», при всей разнице. Ну а краут-рок и нью-йоркский новейв – это ж святое, конечно.
И опять интересные совпадения: «Аффинаж» сделал «Русские песни», а мы «Русский канон», не зная о существовании друг друга. И то и другое далеко от развесистой клюквы. В то время мы часто играли с Пашей и Костей в составе гитара-бас-труба-кларнет-баян (в подкладке), а «Аффинаж» это гитара-бас-тромбон-баян. Музыка совсем другая, но пересечение любопытное. На мой слух, они делали красивейшую музыку в тот период, это сейчас они свалились в болотце под влиянием продюсеров или обстоятельств – не знаю. А вообще я слушая всё – наушники снимаю только когда сплю – и Вагнера, и Сати, Баха и добаха, и конголезскую румбу, и гагаку в Рахманиновском зале, и Монеточку, и Soft Machine, и Арта Тейтума, Death Grips и Бабангиду, и Рабботу Хо, скажем. Ну или те мини-личности это всё слушают.
Интересна не только интрига ругают/хвалят. Играя и сочиняя, узнаешь много о мире – не в смысле познания искусством как альтернативе науки (хотя и не без этого), а узнаешь реакцию на сочиненное. Например, в России пишут «это экспериментальная музыка, и всё же». А на Западе о том же альбоме пишут: «Это, конечно, не экспериментальная музыка, но она необычная и…»
Как-то я записал в миди этаких пьески с фортепиано, скрипочкой и т.п. и пошел к приятелю, хорошему рок-музыканту с хорошим, но прерванным классическим образованием.
Он: неплохо-неплохо. А вот этот диссонанс ты же тут нарочно вставил?
Я: конечно.
Он: здорово получилось. Но я бы на твоем месте убрал: все решат, что это не красивый диссонанс, а просто ты лажанулся.
Я из спортивного интереса пошел к родственникам, профессорам консерватории. Для начала, конечно, поток дисклеймеров: «Только ты имей в виду: я же немолодой человек. Я плохо воспринимаю эту вашу новую музыку. И вообще я консервативных взглядов. У нас вот сейчас насаждают современную музыку, несколько часов в неделю изучают Веберна с Бергом. По-моему, это ужасно. Так что уж не обижайся если что» (передаю общий смысл). Изящная, как мне показалось, вещичка с причудливыми скачками тональностей была аттестована как «это больше похоже на задачку по гармонии для младшекурсников». Ну и дошло