себя непотребно, охваченные разной степени жадностью и отчаянием. Однажды мартовским утром Энтони проснулся и неожиданно понял, что сегодня в четыре часа дня будет вынесен приговор, и с этой мыслью встал с кровати и начал одеваться. Несмотря на крайне нервозное состояние, к его чувствам примешивался ничем не обоснованный оптимизм относительно исхода дела. Он верил, что решение суда низшей инстанции отменят, хотя бы по причине реакции на чрезмерно суровый «сухой закон», который в последнее время настроил людей против реформаторов и их реформ. И все же он возлагал больше надежд не на чисто юридические аспекты дела, а на выпады личного характера, направленные против Шаттлуорта.

Одевшись, он налил себе порцию виски, а затем пошел в комнату Глории и обнаружил, что она уже проснулась. Как считал Энтони, она по собственной прихоти пролежала в постели всю неделю, но врач посоветовал ее не беспокоить.

– Доброе утро, – прошептала она без тени улыбки. Ее глаза казались неестественно большими и темными.

– Как себя чувствуешь? – неохотно поинтересовался Энтони. – Стало лучше?

– Да.

– Намного?

– Да.

– Хватит сил пойти со мной днем в суд?

Глория кивнула:

– Да, мне хочется там присутствовать. Если погода хорошая, Дик заедет за мной и отвезет погулять в Центральный парк. Он вчера обещал. И только посмотри – вся комната залита солнечным светом.

Энтони машинально выглянул в окно и снова сел на кровать жены.

– Господи, как я нервничаю! – воскликнул он.

– Будь добр, пересядь, – торопливо попросила Глория.

– А в чем дело?

– От тебя пахнет виски. Я этого не выношу.

Энтони с рассеянным видом встал и вышел из комнаты. Чуть позже Глория позвала мужа, он сходил в магазин и принес картофельного салата и холодной курятины.

В два часа к дому подъехал автомобиль Ричарда Кэрамела. По его звонку Энтони проводил Глорию на лифте вниз и довел до края тротуара.

Глория поблагодарила кузена, сказав, что очень мило с его стороны отвезти сестру на прогулку.

– Ну что за глупости, – добродушно отмахнулся Дик. – Какая ерунда, и говорить не о чем.

Самое любопытное заключалось в том, что он не считал это ерундой. Ричард Кэрамел прощал многих людей за множество нанесенных обид, но так и не простил кузину Глорию Гилберт за заявление, сделанное семь лет назад перед ее свадьбой, когда она сказала, что не намерена читать книгу, принадлежащую перу двоюродного брата.

И Ричард Кэрамел не забыл и помнил это в течение семи лет.

– Когда вас ждать назад? – поинтересовался Энтони.

– Мы не вернемся, – ответила Глория. – Встретимся в четыре в суде.

– Хорошо, – буркнул Энтони. – Тогда до встречи.

Поднявшись наверх, он обнаружил письмо. Это была размноженная на ротаторе листовка, адресованная «настоящим парням» и призывающая на снисходительно-простонародном языке исполнить свой долг по отношению к ветеранам Американского легиона. Энтони нетерпеливым жестом бросил листовку в корзину с мусором, уселся у окна и, облокотившись на подоконник, устремил ничего не видящий взгляд на залитую солнечным светом улицу.

Италия… если приговор вынесут в их пользу, значит – Италия. Это слово стало для Энтони талисманом, земля, где все невыносимые тревоги и горести свалятся с плеч, как изношенная одежда. Сначала они отправятся на воды и среди веселой яркой толпы забудут так долго длившееся отчаяние. Чудесным образом обновленный, он снова будет гулять в сумерках по пьяцца ди Спанья вместе с дрейфующим потоком смуглолицых женщин, попрошаек в лохмотьях и суровых босоногих монахов нищенствующего ордена. При мысли об итальянских женщинах он слегка оживился. Когда кошелек снова станет тяжелым, возможно, вернется и романтическая любовь, чтобы присесть на обретенное богатство, как на жердочку. Романтика синих каналов Венеции, золотисто-зеленых после дождя холмов Фьезоле… и женщины, женщины, которые меняются, растворяясь и превращаясь в других женщин, исчезают из его жизни, но всегда остаются молодыми и прекрасными.

Только теперь Энтони считал, что отношение к женщинам должно измениться. Причиной всех горестей, душевных страданий и боли, которые ему довелось пережить, являлись женщины. Наблюдалась некая закономерность в том, как женщины, каждая по-своему, порой неосознанно и как бы мимоходом, влияли на него, вероятно, считая слабохарактерным и пугливым, убивали в нем все, что представляло угрозу для их абсолютной власти.

Отвернувшись от окна, он встретился взглядом со своим отражением в зеркале и с нескрываемым унынием принялся изучать болезненное одутловатое лицо, глаза, покрытые похожей на запекшуюся кровь сетью прожилок, обрюзгшую сутулую фигуру, сама дряблость которой свидетельствовала о полной апатии. Энтони было тридцать три года, а выглядел он на все сорок. Ничего, все еще изменится в лучшую сторону.

Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Энтони вздрогнул, как от удара. Придя в себя, он пошел в коридор и открыл входную дверь. На пороге стояла Дот.

Неожиданная встреча

Под ее натиском Энтони отступил в гостиную, различая лишь отдельные слова из выплескивающихся нескончаемым потоком монотонных фраз. Одета Дот была бедно, но она старалась выглядеть прилично. Жалкого вида шляпка, украшенная розовыми и голубенькими цветочками, скрывала темные волосы. Из ее речи Энтони понял, что несколько дней назад Дот увидела в газете заметку, касавшуюся судебного процесса, и узнала его адрес от клерка в апелляционном суде. Она позвонила на квартиру, но какая-то женщина, которой Дот не назвалась, сказала, что его нет дома.

Энтони застыл у дверей гостиной и, остолбенев от ужаса, смотрел на трещавшую без умолку Дот. Им овладело чувство, что весь цивилизованный мир, а вместе с ним и общепринятый уклад жизни на глазах становятся до странности нереальными. Дот работает в шляпном магазине на Шестой авеню, ее жизнь уныла и одинока. После отъезда Энтони в Кэмп-Миллз она долго болела, потом приехала мать и забрала ее обратно в Каролину… А в Нью-Йорк она явилась с единственной целью – отыскать Энтони.

Ее серьезность пугала. Фиалковые глаза покраснели от слез, а протяжную плавную речь то и дело прерывали сдавленные рыдания.

Знакомая картина. Дот ничуть не изменилась. Ей нужен Энтони, и точка. Если она не получит желаемого, то непременно умрет…

– Тебе лучше уйти, – выдохнул наконец Энтони, пытаясь придать своим словам убедительность. – И так неприятностей хоть отбавляй. Господи, да уйдешь ты наконец?!

Разразившись рыданиями, Дот опустилась на стул.

– Я тебя люблю! – выкрикнула она. – Что бы ты ни говорил! Люблю, и все тут!

– А мне плевать! – сорвался на визг Энтони. – Убирайся! Мало ты мне горя принесла?! Мало напакостила?!

– Ударь меня! – умоляла Дот с тупым остервенением. – Ударь, а я стану целовать твои руки!

Не владея собой, Энтони перешел на истошный крик.

– Я убью тебя! – вопил он. – Убью, если сейчас же