— В гнезде?

— Ну, это корзинка такая, где вперёдсмотрящий сидит, — снисходительно пояснил Доффи и откусил от своей рыбёшки хвост вместе с неочищенным плавником. — И кричу им сверху: смотрите, как я могу! Я ещё и ловчее могу! Ну, капитан Дордак тут и засмеялся. А драить палубу, говорит, так же справно сумеешь? Сумею, говорю. Вот… Да ты эту рыбу вместе с косточками ешь. Косточки — они самые вкусные!

Адриан слушал, кивал, смеялся его шуткам. Потом они вместе затянули песенку, которую пели эвентрийские крестьяне во время жатвы. Она нравилась Анастасу, и он научил ей Адриана, а Доффи узнал её от своей матери. Потом Доффи спел несколько морских песенок, и немногие посетители таверны, заглянувшие в её душный полумрак этим утром, хохотали и хлопали чистому мальчишескому дисканту. Адриану было хорошо и весело. И страшно, где-то очень глубоко, в тайном, тёмном месте, из которого на него всегда смотрели фиолетовые глаза леди Алекзайн, чёрные глаза Тома и разноцветные глаза Вилмы. Где-то в этом тайном месте у него ёкало, ёкало, ёкало, как будто там билось ещё одно, чёрное, чужое сердце, гнало по жилам странную чёрную кровь. Адриан не хотел ощущать это, но у него не было выбора. «Ты должен научиться слушать. Научиться хотеть», — сказал ему его леди. Он хотел и слушал.

Он ждал.

— А тебе не страшно? — с любопытством спросил он, когда Доффи спел песню о чёрном гневе Риограна и злой буре, что бушует на море, когда богу волн не угодны те, кто вторгаются в его владенья. — Не боишься, что тебя Риогран заберёт… как твоего отца?

Он выпил слишком много эля и слишком мало съел, и устал, и отчаялся, чтобы бояться сболтнуть лишнее. Как когда-то в замке Эвентри, на пиру своих врагов, его охватила отчаянная дерзость. Он знал, что его вопрос может смутить или рассердить Доффи, но всё равно спросил. Он и позже так делал много раз.

И это всегда срабатывало.

— Боюсь, — сказал Доффи, потупившись. — Но только отец был безбожник, он не Риограну молился, а Тафи. Это богиня клана Хэдлод, батька был их человеком, вот и говорил: бог лордов — наш бог, да и к тому же Тафи одаривает удачей, а что ещё надо моряку, как не удача?

— Благословение хозяина волн, — сказал Эд. Доффи посмотрел на него неожиданно взрослыми, умными глазами — и кивнул со взрослой твёрдостью. Они оба знали, о чём говорит Адриан. Знали на собственных шкурах.

— Батька этого понимать не хотел. А я понимаю. Я Риограну всегда молюсь, и в храм хожу. — Он сделал рукой странный знак, какого Адриан никогда не видел — но догадался, что это знак-оберег Белоголового.

— Но всё равно боишься, — заметил Адриан. — Молишься и боишься.

— Боюсь…

— Почему? Богам надо верить. Доверяться. Иначе как они тебя защитят?

Он лгал, жестоко и бессовестно лгал, и снова это подействовало.

— Я знаю… просто… в общем, я не умею плавать, — тихо сказал Доффи и залился пунцовым румянцем.

Адриан чуть не подавился рыбьей костью, которую как раз неосторожно пытался проглотить.

— Как это?! Ходишь в море — и не умеешь плавать?!

— Ну, умею… только плохо. Я глубины боюсь. Воды не боюсь, а глубины боюсь. Я как-то за борт упал, испугался и захлебнулся. Батька меня вытащил, но я с тех пор боюсь, и вот как окажусь в воде — так прямо весь коченею и… знаю же, как плыть надо, ну, там, руками-ногами как делать — знаю, а вот страх такой берёт, что не могу.

Адриан хотел спросить, как же он тогда может мечтать о море. Как может рваться к воде, если боится её и знает, что она грозит ему гибелью. Хотел — и не спросил. Потому что он знал это чувство — чувство, когда тебя тянет куда-то, где ты быть не хочешь и не должен, тянет неодолимой силой, который ты и не понимаешь, и противиться не можешь… Он не смог бы объяснить это даже самому себе. Том называл это «предназначением», Алекзайн — «долгом», но всё это были неправильные слова. Море тянуло Доффи так же, как Адриана тянула «Светлоликая Гилас». И чёрная оспа. Страх был здесь ни при чём. Страх не мешал.

— Только ты никому не говори, — неверно истолковав молчание Адриана, испугался Доффи. — Ладно? Пожалуйста! Если капитан Дордак узнает, что я плохо плаваю, он…

— А ты не боишься, что он и так узнает? Вот свалишься за борт в пути — что тогда?

— Не свалюсь. А и свалюсь, так меня спасут. Вытащат… И тогда что уж — будем в море, поздно будет. Ну, зачем мне плавать, а? Я же на корабле ходить буду, а не по воде.

— И то верно. Да ты и не Белоголовый Риогран, чтоб по воде босиком ходить, — насмешливо сказал Адриан, и они оба хохотнули — Доффи облегчённо, Адриан — понимающе.

Внутри у него уже не ёкало. Это было таким облегчением.

— Только не говори никому, — снова попросил Доффи и поспешно заказал ещё эля. Он явно жалел, что так разоткровенничался.

— Не скажу, — заверил его Адриан — и не солгал.

Даже и скажи он — кто бы ему поверил?

Они просидели в таверне до полудня, а потом Доффи потащил Адриана гулять по городу. Показал ему торговые ряды, и храмовую площадь, и сам храм Риограна с колоннами в форме рыб, стоящих на собственных хвостах. И отовсюду, куда бы они ни пошли, поднимались ли по улице вверх или спускались вниз, к рыбацкому кварталу, был виден далёкий чёрный силуэт башни Коготь, нависавшей над морем зловещим перстом.

— А вон там переулок Удачливый, — сказал Доффи, ткнув пальцем куда-то вниз, когда они взобрались на пригорок чуть в стороне от рыбацких домишек. Отсюда весь Эфрин был как на ладони. — Его так прозвали, потому что побывать там и ничего не подцепить — редкая удача. Один из старых лордов Бьярдов, говорят, даже статую Тафи там поставить хотел, чтоб мужики ей молились перед тем, как залезть под одеяло к девкам.

Адриан фыркнул, оценив чувство юмора старого лорда.

— Я там сплю, — доверительно сообщил Доффи, и Адриан, перестав усмехаться, изумлённо обернулся к нему.

— У шлюх?!

Мальчишка хитро сощурился.

— Ну а чего? Я когда только в Эфрин попал, они меня сразу подобрали. Они меня дитятей малым считают. Своих-то почти ни у кого нет, так они любому подкидышу рады.

— Небось и сиську сосать дают? — съехидничал Адриан. Доффи гордо надулся, и сразу стало понятно, что мальчишку и впрямь принимают за малыша. Да он и был малышом — теперь, присмотревшись к нему как следует, Адриан понял, что ему лет двенадцать от силы. Рядом с ним он чувствовал себя совсем взрослым.

Видимо, что-то в его взгляде выдало эти мысли, потому что Доффи надулся снова, на этот раз обиженно, и, пытаясь подтвердить свою великовозрастность, надменно предложил пойти напиться. Дескать, у него тут в одном кабачке знакомый пивовар, который по дружбе наливает в долг…

Неизвестно, как насчёт женщин из Удачливого переулка, а насчёт знакомств своих Доффи не врал. Похоже, он и впрямь умел ладить с людьми — а иначе бы не попал на «Светлоликую Гилас» и не выжил в чужом городе один. Он умел нравиться. Адриан почувствовал это на себе.