Нет, не только он! Она посмотрела на Каиафу, на его прислужников из синедриона, на Пилата, на озверевшую толпу. Все они — все они убийцы!

И Петр… Петр отрекся от него, и Иисус слышал это и видел, что его ученики-мужчины бежали из Гефсиманского сада. Как он смог вынести это?

В это мгновение Иисуса грубо схватили и спихнули вниз по ступеням во двор. Римские солдаты взяли его в кольцо, Пилат же, с важным видом спустившись с помоста, одобрительно помахал им рукой и удалился во дворец.

Ученики Иисуса проталкивались вперед, чтобы хоть что-то увидеть, но перед глазами все туманилось, а в сознании шепотом, криком, грохотом, громом звучало страшное слово «распять!». Даже прильнув к решетке, они смогли разглядеть только спины столпившихся солдат и услышать их гогот, свист и грубые шутки. Затем внезапно солдаты расступились. Иисус поднял окровавленное лицо и посмотрел на толпу, в их сторону.

«Он видит нас!! Видит нас!»

Мария встретилась с ним глазами. Потом то же самое произошло с его матерью, Иоанной, Сусанной, Иоанном. Иисус не смотрел на своих врагов, составлявших в толпе подавляющее большинство, он видел только их.

— Я хочу сказать тебе… сказать тебе… — У Марии перехватило дыхание. — Я должна молить тебя о прощении… Я не имела в виду… О пожалуйста!

Невозможная глупость, но даже сейчас ей хотелось броситься перед ним на колени и поведать обо всем том, ныне не имеющем значения, что так изводило ее. Мария хотела, чтобы он знал о ее чувствах к нему. Чувствах, в которых она сама наконец разобралась.

Двое солдат вынесли за края реющую, словно парус, багряницу, набросили ее на плечи Иисуса и закрепили, чтобы не сорвало ветром. Еще двое водрузили на его чело венец, похожий на те, какими венчают кесарей Рима в знак их божественной власти, но не золотой, не лавровый, а терновый, усеянный длинными шипами. Колючки, обращенные внутрь, вонзились в лоб, и по лицу Иисуса потекли тонкие струйки крови. Связанные руки даже не позволяли утереть ее.

— Приветствуем тебя, царь Иудейский! — потешалась над ним солдатня.

— Эй, ему не хватает скипетра! — выкрикнул кто-то.

Другой тут же сунул в связанные руки Иисуса корявую палку, глумливо преклонил колени и прикрыл глаза ладонью.

— Я ослеплен блеском твоего величия!

— Слава тебе, царь Иудейский! — один за другим выкликали воины, отвешивая дурашливые поклоны. — Чем можем мы послужить твоему величеству?

Иисус стоял неподвижно, как будто не слышал всех этих насмешек и оскорблений.

— Может, сбегать в Сирию и принести снега, чтобы охладить твое питье? — выкрикнул совсем молоденький солдатик.

— Не угодно ли тебе отведать перепелов или арбуза, хотя сейчас и не сезон?

— Или прикажи нам сокрушить твоих врагов! Всех этих филистимлян, хананеев, с кем там еще воевали иудеи? Ох, совсем забыл, никого из них больше не существует. Но не беда, можно подыскать им замену.

Некоторое время они продолжали таким образом дразнить своего пленника, но, не дождавшись от него никакой реакции, стали плевать в него со словами:

— Эй, ну сделай что-нибудь! Хоть скажи что-нибудь, трус!

Ответа не последовало.

Тогда один из стражников выхватил из рук Иисуса палку и принялся бить его по голове, крича:

— Хватит молчать, идиот! А ну скажи что-нибудь!

— Довольно! — приказал командир, — Разденьте его. Начнем.

Сорвав с него багряницу, солдаты отвели Иисуса к стоявшему в дальнем конце двора столбу, развязали руки и связали снова, так, что толстый столб оказался как бы в его объятиях. Затем его спину обнажили, и один из солдат с усмешкой взмахнул кованым бичом, многократно утяжеленным свинцовыми шариками, которые впивались в плоть, как зубы зверя.

По иудейским законам дозволялось наносить тридцать девять ударов, однако римляне не придерживались этого правила. Само число «тридцать девять» было установлено потому, что мало кто выживал после сорокового удара бичом. Поэтому для приговоренного к распятию бичевание могло обернуться кончиной, более скорой и милосердной, чем смерть на кресте. Эта казнь, самая мучительная, считалась у римлян и самой позорной. Свободных граждан Рима не распинали никогда, только рабов или преступников из числа покоренных народов, таких как евреи.

Мария не могла ни думать, ни чувствовать. Она видела все наперед, удары, кровь — но не смерть! Смерть Иисуса не являлась ей никогда, ни в одном из видений. Она повернулась к матери Иисуса, чувствуя, что должна подумать о ней. Да, все, что она сейчас в состоянии сделать для него, — это позаботиться о его матери.

Старшая Мария помертвевшими глазами взирала на экзекуцию во дворе, жестокое бичевание ее сына. Сейчас на ее лице не было привычного выражения доброжелательного спокойствия — не было ничего, кроме боли и всепоглощающей муки. Словно каждый удар, наносимый сыну, причинял матери вдвое больше страданий.

— Стоп! Хватит! Отвязывайте его и на Голгофу!

Иисусу снова развязали руки, оттащили от столба и направили к воротам, у которых выстраивались вооруженные солдаты. Один из стражников поднял с земли смятый хитон Иисуса, сорванный перед бичеванием, и набросил ему на спину.

— Расступись! Дорогу!

Этот приказ относился к стоявшим у решетки. Поскольку люди не повиновались, солдаты открыли ворота и растолкали народ в стороны щитами и древками копий.

Иисус вышел со двора, сгибаясь под тяжестью массивного деревянного бруса, который взвалили ему на плечи. Он был сильный, но после бичевания ослаб, и сейчас его шатало. Брус пред ставлял собой верхнюю поперечину креста, его предстояло прикрепить к столбу для распятия.

— Куда его ведут? — крикнула Мария. — Где это место?

— Нам остается лишь идти следом, — отозвался Иоанн.

С непонятно откуда взявшейся силой мать Иисуса и Мария стали проталкиваться сквозь враждебную толпу, плотную, злобную, пропахшую прогорклым потом. Теснота, толчея и давка превратили людей в животных, уподобив гонимому пастухом стаду.

Правда, в отличие от овец или коз эти люди, следуя в постыдной процессии, громкими криками и свистом выражали свое удовольствие.

Протискиваясь, изворачиваясь, проскальзывая, Марии и матери Иисуса все-таки удалось пробраться в голову колонны и, оказавшись рядом с Иисусом, коснуться сначала волочившегося одеяния, а потом и плеча.

— О сын мой! — причитала старшая Мария. — О Иисус!

Иисус взглянул ей прямо в глаза. Их сейчас затуманила боль, отчего они еще более притягивали внимание, чем когда-либо прежде.

— Матушка, — очень тихо проговорил он, — не печалься. Я был рожден для этого часа. Я был избран для этого.

— Сынок! — простонала мать Иисуса и потянулась к нему, и солдат толкнул приговоренного в спину, понукая двигаться вперед.