все знали его. Это должно было как-то отразиться не только в стихах – посчитайте, сколько у него поэтических посланий друзьям, – но и в пьесах: вступлениях, обращениях к читателям, прологах, во второй, не имеющей источников, сюжетной линии. В то время, когда не было еще журналов и газет, опубликованные пьесы содержали важную информацию о жизни писательской братии, общении друг с другом. И главными драматургами были, конечно, Бен Джонсон и Шекспир. Между ними должны были существовать самые оживленные отношения. Они наверняка переговаривались в пьесах, спорили, возможно, осмеивали друг друга, а их поклонники – у каждого были свои – несомненно, в полную силу защищали своего кумира.

Оно действительно так и было, и даже спустя время после их смерти.

Третий участник нашего повествования – Бен Джонсон. Родился Джонсон 11 июня 1572 года. Он был на четыре года старше Ратленда и на одиннадцать лет младше Френсиса Бэкона. Из грозного замка, форпоста Англии на севере, недалеко от границы с Шотландией, перенесемся опять в Лондон, но не в дворцовые покои королевы и правящей знати, а в переулок, связывающий Стрэнд с Темзой. Там в узких, извилистых улочках и тупиках обитали мастеровые, лондонская беднота, за фасадами постоялых дворов прятались притоны. Публика была разношерстная – дешевые портные, сапожники, воришки, проститутки, нередко затевались драки, кончавшиеся кровопролитием. В одном из более приличных домов и проходило детство будущего поэта-лауреата. Его отец, священник, потерявший свое имение в годы царствования Марии Тюдор (Кровавой) – так рассказывал позже сам Бен шотландскому поэту Драммонду, у которого гостил, пройдя пешком от Лондона до Шотландии, – умер, когда мать была на сносях. Так что Бен родного отца не знал. Мать скоро вышла замуж за кирпичных дел мастера, члена лондонской гильдии строителей. Вряд ли это было счастливое детство.

Бен был рослый, крепкий мальчишка, наделенный недюжинными способностями. До семи лет он ходил в обычную школу, но хотел учиться там, где мог бы получить настоящее образование. Такая школа неподалеку была. Английский просветитель и гуманист Колет, друг Эразма Роттердамского, основал в начале века в стенах аббатства Вестминстерскую грамматическую школу, которая стала одной из лучших лондонских школ. Назначение ее – готовить чиновников для государственной службы: клерков, писарей, стряпчих и других служителей закона. Туда принимали на казенный кошт мальчиков из самых бедных семей.

Если мальчика ожидало наследство не больше десяти фунтов, то за учение платила школа.

Бен в этот разряд не входил, доход в семье был выше. Но отчим и не думал раскошеливаться.

Нашелся, однако, таинственный благодетель, заплативший за обучение. И теперь Бен каждое утро в любую погоду спешил в школу по своему проулку, кишащему лондонским отребьем.

Потом по Стрэнду, мимо Уайтхолла, и, войдя в северо-восточные ворота аббатства, минуя монастырские строения, подходил к своей альма-матер. На фоне всей его неуютной жизни в эти годы ему повезло. Его учителем, перед которым он благоговел всю жизнь, был филолог, историк, бытописатель, знаток генеалогических древ всех сколько-нибудь важных фамилий Уильям Кэмден, основавший в девяностые годы со своими учеными друзьями общество антикваров. Библиотекой одного из них Бен Джонсон пользовался потом всю жизнь.

Кэмден знаменит не только своей «Британией», которая много раз издавалась в Англии и на латыни, и на английском: он оставил потомкам книгу, которая скромно называется «Remains», как бы продолжение «Британии», куда не вошли многие существенные подробности английской культуры. Она делится на разделы: «Пословицы и поговорки», «Имена собственные», «Фамилии» с толкованием и происхождением, «Анаграммы», «Ребусы», «Высказывания великих англичан», «Эпитафии». Книга эта должна быть настольной у всех, кто занимается английской филологией. Чего там только не найдешь! Есть в ней и фамилия «Шекспир» и имя «Уильям» с интереснейшей этимологией, которая свидетельствует, что Кэмден был среди избранных, знавших историю Шекспира. «Уильям» восходит к имени «Вильгельм». Второй его слог значит «шлем». А Бэкон и Ратленд зимой 1594-1595 года создали для рождественских увеселений шутливый «орден Шлема», этот шлем – часть доспехов Афины Паллады, которая, как известно, родилась из головы Зевса в полном воинском облачении. Кэмден, будучи главой геральдической коллегии, дал добро произвести отца Шакспера в «джентльмены». Нашлись люди, опротестовавшие его решение, но у Шакспера были могущественные покровители, и Стратфордец стал-таки именоваться «джентльмен», даже получил герб. Бен Джонсон, большой насмешник, не преминул зло осмеять в комедии «Всяк выбит из своего нрава» это «славное» событие.

В Вестминстерской школе учили главным образом латыни и немного древнегреческому. И Бен Джонсон отлично овладел этими языками. Но проучившись лет семь или восемь, был вынужден уйти, не кончив полного курса. В отличие от других школ, в ней ежегодно были экзамены, выявлявшие лучших учеников. По окончании школы почти все выпускники шли учиться в Оксфорд или Кембридж. Бену такого счастья не выпало. Расставшись с храмом науки в шестнадцать лет, ему сразу же пришлось сменить умственный труд на физический.

Он помогал отчиму возводить кирпичные стены, даже был зачислен в гильдию строителей. Но любознательность его была возбуждена. А ежедневные походы в школу наглядно показали разницу между сословиями. Лощеный фасад Стрэнда, нарядные кареты, воздушные, в золоте и бриллиантах дамы и кавалеры, дети, облаченные в придворное платье, и самая изнанка жизни, что-то вроде горьковского «дна», его собственная грубая одежда бедного школяра – все это его сопровождало лет семь или восемь, пока он из ребенка становился подростком.

ДЖОН ДОНН

Четвертый участник драмы, разыгравшейся в конце десятых годов следующего столетия, приведшей к роковому концу Ратленда и его жену Елизавету и сильно повлиявшей на Бена Джонсона, был фантастический человек и поэт Джон Донн, жизнь которого эта драма изменила коренным образом.

Биографические данные более или менее известны. Но о первой половине жизни мы мало что знаем. Дело в том, что первая и вторая половины у Джона Донна разнятся как земля и небо. Вначале это был настоящий елизаветинец, учился в Оксфорде, потом, кажется, в Кембридже и даже в одном из юридических университетов. Был большой волокита, промотал наследство отца. Но учился блестяще, и карьера обещала быть успешной. Писал удивительные стихи, оцененные потомками только в XX веке, сейчас, мне кажется, их можно причислить к течению маньеризма. А тогда, точнее немного позже, его назвали поэтом-метафизиком. Он как никто владел техникой стиха и вместе оставался настоящим, милостью Божией, поэтом. Страсти, кипевшие у него в груди, он выражал, казалось бы, искусственными стихами, но с такой силой и красотой, что