Тот сидел с потрясенным выражением лица.

– То есть вы хотите сказать, Есения Викторовна, что выращиваете абсолютно новый орган? – спросил он и, ошеломленно покачав головой, воскликнул: – То-то наши специалисты поражались, что присылаемые вами органы взрослых людей были чистыми, как у младенцев, хотя жизнь и экология в России оставляют желать лучшего.

– Экология оставляет желать лучшего везде… – заметила Есения. – Мы думали о разработке метода наведения на органы «временнoй патины», да руки все не доходили, а, видимо, зря… Теперь мы и имеем массу щекотливых вопросов от коллег на Западе. Насколько я знаю, вы не первый, кто их задает…

– Да, да, да, – рассеянно сказал Кондратюк, что-то напряженно обдумывая. – Но каким образом вы находите яйцеклетку, которая потом дает так идеально подходящий больному орган?

Леонид насмешливо посмотрел на него. Даже он, не будучи специалистом, давно бы все понял.

– Я же вам сказала, – терпеливо ответила Есения, – что это клонированный орган самого пациента…

– То есть? – удивился Кондратюк и вдруг, побледнев, спросил: – Вы хотите сказать… Но тогда получается, что вы научились клонировать людей?!

– Я этого не говорила, – прервала его Есения, внутренне напрягаясь от того, что сказала больше, чем следовало – Кондратюк как цитогенетик способен был быстро сложить два плюс два, но решила закончить: – Хотя мы, действительно, умеем переносить ядерный материал из клетки донора в освобожденную от собственного ядра яйцеклетку реципиента и доращивать ее до нужного нам состояния, но на этом мы и останавливаемся.

– Останавливаетесь или нет, это уже несущественно, ведь всегда можно продолжить… Значит, в этом плане Россия опередила всех! – у Кондратюка даже дыхание перехватило от перспектив, которые наверняка откроются перед ним после того, как он доставит для своего руководства специалиста с таким уровнем информации. Правда, ее еще нужно доставить. – А где же вы брали сам генетический материал для клонирования?

– Если вы спросите в клинике, сотрудничавшей с нами, что мы запрашивали от больного, то вам скажут, что кроме полной истории болезни пациента мы просили некоторое количество крови и спинномозговой жидкости. Этого достаточно… – ответила Есения.

– Боже мой! – вскочил Кондратюк. – Да вам цены нет, Есения Викторовна! Это же потрясающий скачок вперед… Я гарантирую вам самую обеспеченную работу в самом оснащенном научном центре США.

– Как вы можете мне это гарантировать?… – усмехнулась Есения. – Простите, Филипп, но думаю, решать это будете уже не вы…

Он обескураженно молчал.

– Не обижайтесь! Мне вообще кажется, что как только мы с вами прибудем в Гонконг, меня у вас отберут, и мы никогда больше не увидимся. Более того, я очень опасаюсь, что наши органы, – она слегка усмехнулась на двусмысленность этого слова, – тоже дремать не будут, и вряд ли смирятся с моим исчезновением. Так что я не жду впереди ничего хорошего.

Леонид предупреждающе посмотрел на Есению, незаметно наступая ей под пледом на ногу, но Кондратюк, не обращавший ни на что внимания, воскликнул:

– Есения Викторовна, что вы! Откуда такой пессимизм? Я гарантирую вам, что мы примем все меры безопасности, и не позволим увезти вас обратно. Нет, мы определенно должны это отметить! – бросив взгляд на почти пустую бутылку, он поискал глазами стюарда и, не увидев его, побежал его искать.

– С ума сошла, зачем ты все это ему рассказала? – возмущенно зашептал Леонид Есении. – Еще не хватало, чтобы к приезду Сергея они приставили к нам кучу охраны! Тогда ты точно загремишь в такой же бункер, что был в Озерном, только по другую сторону океана! И нас опять разлучат – я же им не нужен!

– Нужно же было бросить какую-то косточку, чтобы он понял, насколько важной информацией я располагаю! – прошептала в ответ Есения. – Но, если что, я твердо скажу им, что без тебя никуда не поеду и никакими сведениями делиться не буду.

– Господи, родная, да кто будет слушать твои ультиматумы? Сейчас существует так много средств, развязывающих язык…

– В том деле, в котором я специализировалась, нужны кроме знаний еще и навыки – опытные руки, а это языком не выбалтывается, даже под воздействием самой наисовременнейшей «сыворотки правды»…

– О Господи! – опять воскликнул Леонид, прижимая к себе Есению. – Я не переживу, если вновь тебя потеряю!

– Ты меня больше не потеряешь! – уверенно пообещала ему Есения и поцеловала его в краешек рта.

Прибежавший с уже открытой бутылкой дорогого вина Кондратюк, возбужденно разлил темно-красный напиток по бокалам и предложил «уважаемой Есении Викторовне» выпить за науку.

Та молча отсалютовала ему полным бокалом.

– Дорогая, ты особо не увлекайся! – обеспокоенно сказал Леонид, глядя на Есению, подносящую к губам бокал. – Не забывай, что ты не одна…

– О, не беспокойтесь! – перебил его Филипп. – Вина много, я еще принесу…

– Я не имел в виду, что нам не хватит вина, – усмехнулся Леонид и многозначительно положил руку на живот Есении.

От его жеста покраснели оба – и Есения, и Филипп, наконец, сообразивший, что Леонид намекает на беременность жены.

Торжественность, которую так хотел придать этой минуте Кондратюк, была скомкана, поэтому, выпив свое вино, он ретировался, оставив Есению и Леонида ненадолго в покое. Он даже перестал настаивать на их выходах в общую кают-компанию на обеды и ужины. Китайский этикет не имел для него такого большого значения, как он говорил, и теперь, после услышанного от Есении, он думал только об одном – как бы скорее добраться до места и благополучно передать драгоценного «носителя информации» своему руководству. Думая об этом, он вдруг представил, что Есению могут у него отобрать где-нибудь по пути, и ощетинился: не для того он просидел столько лет в российском захолустье, чтобы упустить шанс внести существенные изменения в карьеру. Нужно только принять необходимые меры безопасности, тем более, что в Гонконг летит еще один лишний человек, везущий сына Есении Викторовны. А она, кстати, очень недурна собой, несмотря на то, что у нее почти взрослый сын и лет ей самой уже немало. Если бы не этот ее зануда-муж с замашками Отелло, вечно торчащий рядом, он бы мог попытаться привязать ее к себе еще одной ниточкой, часто оказывающейся самой прочной… Осчастливив за последние несколько лет не один десяток отчаявшихся от одиночества женщин, Филипп не сомневался в своих сексуальных способностях. «Нужно будет прощупать почву…»

А Леонид к концу путешествия впал в совершенное озверение от присутствия Кондратюка. Мало того, что тот постоянно крутился вокруг Есении, раздражая Леонида своей навязчивостью, так он еще начал поглядывать на нее, как на свою собственность, и кривился, когда Леонид давал ему понять, что вообще-то ее муж – он. Конечно, Есении было интересно разговаривать с Кондратюком, тот все-таки был ее коллегой, и они могли часами обсуждать какие-то свои профессиональные вопросы, о чем-то спорить, но Леонид при этом чувствовал себя третьим лишним, и все чаще, отчаявшись понять суть их бесед, ловил себя на том, что ревнует и не может равнодушно наблюдать, как оживляется Есения в общении с Филиппом. Леонид старался им не мешать, но и сидеть рядом с тупым непонимающим лицом ему было неловко, поэтому он прикрывал глаза, делая вид, что спит, а сам внимательно вслушивался в их разговор. Он подметил, что стоило ему закрыть глаза, как интонации у Филиппа приобретали бархатистые обертона, а в речи начинали проскальзывать, на его взгляд, слишком фривольные нотки и нарочито неприкрытая лесть по поводу внешности Есении. Это еще больше насторожило Леонида, он решил держать ухо востро и не ошибся.