Людовико рассчитывал, что этот вопрос приведет его в замешательство. Тангейзер только пожал плечами.

— Я оставил здесь небольшое состояние, заключенное в опиуме и драгоценных камнях. Достаточное, чтобы основать какое-нибудь прибыльное дело, будь то в Италии, Тунисе или на побережье Стамбула. Кроме того, мысль о том, что моих товарищей турки в итоге закуют в цепи, не давала мне покоя, я воображал, что смогу уберечь их от подобного конца.

Людовико подался вперед.

— Карла ненавидит меня?

Вопрос вырвался у него так, будто мучил всю его жизнь.

— Она никогда не говорила мне об этом, — ответил Тангейзер, — и не потому, что не представилось такой возможности или не было повода. Просто в ее душе нет той почвы, на которой может прижиться ненависть. Она просто не в силах постичь твоей жестокости. Женщины в основном считают дикость неразрешимой загадкой. Сомневаюсь, что она оценит, если ты попытаешься отправить меня на костер. Но, должен признать, она ощущает скорее скорбь, глядя, как человек, которого она когда-то любила, творит злодеяния.

Людовико кивнул, будто бы на данный момент скорбь его вполне устраивала.

— Все эти годы, пока я был тесно связан со смертью, я не хотел, чтобы кто-то умирал. Но долг и благополучие церкви требовали обратного. Хотя, должен признать, временами я желал смерти вам, и с большой страстью.

— Признаю, я и сам испытывал не менее страстное желание на твой счет, — сказал Тангейзер.

— Как бы то ни было, теперь, когда мы встретились лицом к лицу, оказалось, что мой гнев испарился.

— Как говорят арабы, лучше избрать мудрого человека врагом, чем глупца — другом.

— Я пришел сюда предложить сделку.

— Кажется, мне нечего предложить со своей стороны.

Людовико произнес:

— Я хочу, чтобы вы убили Ла Валлетта.

Тангейзер сумел и глазом не моргнуть. Он никогда даже не задумывался, что Людовико может ставить перед собой именно такую цель, но, поразмыслив всего мгновение, признал это вполне закономерным. Предательство высшего разряда, однако он лучше кого-либо другого знал, что у государства нет более действенного орудия, чем убийство.

Он только спросил:

— Когда?

Людовико ответил:

— Сейчас.

— Значит, адмирал дель Монте — человек Папы.

— Он станет человеком Гислери, хотя сам пока что не подозревает об этом. У адмирала нет никаких недостатков, за исключением разве что неспособности разглядеть обман.

— Я согласен, что дель Монте с готовностью склонится перед Папой, но не перед инквизитором.

— Не успеет завершиться этот год, как «кольцо рыбака» будет сиять на пальце Гислери.

Тангейзер дернул бровью.

— Если ты планируешь убить еще и Папу, мне кажется, глава Религии — слишком мелкая дичь.

Дело надо сделать быстро, пока окончательный исход войны еще не ясен и страсти накалены до предела. И гибель Ла Валлетта станет прекрасным завершением драмы. Доблестный великий магистр убит перед самой победой безымянным наемным убийцей-турком. Эту роль вы более чем способны сыграть. И когда всех захлестнет волна искреннего горя, а заодно и всеобщего торжества, никто не посмеет оспаривать кандидатуру преемника Ла Валлетта, одобренную им самим. Дель Монте унаследует его трон. А имя Ла Валлетта будет жить вечно.

— Потрясающе, — сказал Тангейзер.

Людовико кивнул, в кои-то веки польщенный.

— А наша сделка? — спросил Тангейзер.

— Если вы откажетесь, — сказал Людовико, — вам прямо здесь перережут горло, а тело на рассвете выбросят в море.

— Я поддавался и менее убедительным доводам, — сказал Тангейзер. — Но, когда эта сделка будет скреплена рукопожатием, а может быть, и не только им, мне будет необходимо вернуть свободу, следовательно, это предложение потребует изрядной доли уверенности с твоей стороны.

— Значит, у вас нет никаких сомнений?

— Ла Валлетт — не невинная овечка. Турки будут носить меня на руках, если я уничтожу злобного демона, и у них будут на то основания. Но где гарантии, что я останусь в живых после подобной эскапады?

— Мое главное желание, чтобы вы остались в живых. Если вас убьют во время покушения, ваша личность будет тут же установлена, что нарушит всю мою стратегию. Подобная загадка породит множество вопросов, будет проведено расследование. Конечно, все подобные препятствия можно преодолеть, но я бы предпочел, чтобы они не возникали.

— Но каким способом я смогу совершить убийство?

— Ваше нарезное ружье приведено в порядок, к нему прилагаются отличный порох и стальные пули.

— А мой пистолет?

— Как пожелаете. Ваша лошадь будет оседлана и полностью в вашем распоряжении. Калькаракские ворота открыты, бастион пуст. Обеспечить все это — для меня дело чести. Ла Валлетт, как и всегда, беспечно относится к собственной безопасности. Он приходит в придел Марии Филермской без доспехов, в одной только рясе. Сегодня он будет в Сан-Лоренцо и останется до конца благодарственной мессы. Доберитесь до церкви, пока еще темно. Когда на заре он будет выходить из Сан-Лоренцо, вы сможете застрелить его с сотни футов и оказаться за стенами города раньше, чем поднимется солнце и тревога. Судя по его виду, ваш Бурак легко обойдет любую лошадь в городе. После того как дело будет сделано, вы вольны поступать по своему усмотрению: отправиться к туркам на залив Марсамшетт или же к своей фелюке в Зонру.

Это намеренное упоминание о его лодке встревожило Тангейзера. Должно быть, Борсу пришлось нелегко. Но это пока может подождать.

— Я бы советовал бежать с последователями Мухаммеда, — продолжал Людовико, — которые, как вы сами заметили, будут почитать вас как героя.

— Все эти обещания, — произнес Тангейзер, — мой конь, открытые ворота…

— Верьте им. Я в состоянии совладать со своей неприязнью, особенно в нынешних обстоятельствах. Ваша будущая жизнь среди неверных никак меня не затронет. Но если вас схватят живьем, у заплечных дел мастеров будет праздник. Поскольку из доказательств будет только мое слово против вашего слова, я не желаю подобных осложнений — они могут поставить под сомнение законность выборов дель Монте. В том случае, если вас схватят живьем, мои люди получили приказ убить вас, будто бы в приступе гнева, но вы неоднократно доказывали, что убить вас непросто, а это тоже возможные осложнения. Поэтому я заинтересован в вашем благополучном бегстве не меньше вас.

— Мой меч, кинжал и кираса, на случай, если мне придется прорубать себе дорогу?..

— Готовы и ждут вас. Вместе с турецким платьем.

— А мой опиум и драгоценные камни?

В лице Людовико что-то изменилось, словно он ждал этого вопроса и надеялся услышать его.