"Пришлет он теперь или нет кого-нибудь узнать о моей судьбе?" – с горечью думала Соня. Но прошло еще два дня, и никто не пришел… Правда, у нее ночевали на диване, в гостиной – один раз этот самый Дмитриев, другой раз дружинник от Тобольцева, которого она впустила, услыхав пароль, данный ей на прощание. Но он не приходил.

В тот же день она пошла к Анне Порфирьевне. Тоска гнала ее на улицу. Ей нравилось рисковать собой. Когда она позвонилась в Таганке, уже смеркалось, и Капитон, испуганно, не снимая цепи с двери, поглядел на нее в щелку. "Батюшки! Что случилось?" – "Ничего не случилось! Просто в гости пришла…" "Вот отчаянная!" – ахала Фимочка. Как все обыватели, в эти дни они жались друг к другу в столовой, за самоваром, и все вечера играли в стуколку. Дети Веры Ивановны глядели "Ниву"[269]. Анна Порфирьевна догадалась и с захолонувшим сердцем встала навстречу гостье. Они заперлись наверху. Анна Порфирьевна сияла. У нее не было слов, чтоб отблагодарить Соню за эту весточку, но, когда та выходила, она шепнула ей ласково и стыдливо, горячо целуя ее: «Скажите супругу, чтоб о деньгах на Крым не беспокоился! Это Андрюшина воля…»

В передней ее поджидали братья. "Где ж это он околачивается?" – злобно спросил Николай. "Ничего не знаю!" – отрезала Соня. – "Ну, а как через вас до него доберутся? Или вы думаете, что это трудно?" – "Попробуйте!" – усмехнулась она. – "А кто доносить пойдет? Кто? – гаркнул Капитон, свирепо скашивая глаза на брата. – Ты, что ли, пойдешь? У!.. Дура!.." Николай обиделся и ушел к себе.

Анна Порфирьевна велела Ермолаю заложить сани. "Только до Остоженки, – говорила Соня. – Там я уж одна переулками дойду…" "Мимо баррикад?" – ужаснулся Капитон. "Ну что ж? Я привыкла… Каждый вечер хожу… Там ни души нет…"

Капитон в передней шепнул ей: "Увидите Андрея – скажите ему, чтоб жену пожалел!.. Подлец ведь он выходит… по всей линии…"

– Он поступил по убеждению, Капитон Кириллыч!

– А начхать на его убеждения! Зачем женился?..

Соня молча вышла на крыльцо. Страшная тяжесть опять опустилась ей на душу…

– Ты с ума сошла по ночам таскаться! – закричала на нее Катерина Федоровна. Соня, не раздеваясь, вошла в кабинет.

– Я сейчас видела Андрея… – беззвучно молвила Соня.

Катерина Федоровна вздрогнула… Она молча глядела на сестру. Она ждала…

– Он сказал: "Скажи Кате, что я ее люблю…"

Та все так же стояла, тяжело дыша, не разжимая губ. Соня села, оглянулась с тоской и бросила муфту и воротник на тахту. Безграничная усталость пересилила даже ее отчаяние.

– Где ты его видела? – глухо спросила сестра.

– Этого, Катя, я тебе не имею права сказать…

У той вырвалось движение изумления и гнева. "Почему ты его увидала? Как это случилось?.." Однотонно и вяло Соня рассказала, как приходил гонец и принес записку.

– И он за этим только и звал тебя?

Соня устало молчала, опустив голову.

– Софья! Я тебя спрашиваю: зачем он тебя звал?

– Просил сходить к матери и передать тебе, что он тебя…

– Молчи! – страстно перебила Катерина Федоровна. – Не смей мне говорить об его любви!.. И не лги мне, Софья!.. Он мог сам прийти сказать мне это!.. Не через тебя!.. А если тебя он позвал, стало быть, ты ему нужна на что-то… Молчишь?.. Ладно, молчи!.. Но знай, что меня ты не обманула… Он и из тебя хочет выжать все соки… как сделал это со мной… Хочет бросить тебя под ноги другим… Через тебя шагнуть куда-то… Подлец он!.. Подлец!.. Он все у меня отнял… а теперь тебя хочет погубить… Мою последнюю радость!

Соня встала. Эти слова пронзили ей сердце. "Катенька!.." – Она сделала движение, чтоб обнять ее. Сестра оттолкнула ее руку.

– Оставь!.. Зачем я тебе?.. Он подчинил тебя себе… Теперь я это вижу… Мы все были для него забавой… Я, Лиза… ты… мать… Кого из нас он щадил? Призадумался ли хоть раз, чтоб нанести нам удар?.. Когда ему надо было пройти, он нас сметал с своей дороги… Подожди, Софья, припомнишь ты мои слова, когда он и тебя сметет, как сор со стола…

– Катя!.. Зачем ты так говоришь? Ведь ты его любишь!

– Нельзя любить человека, который растоптал твою душу!.. Который унизил тебя…

– В любви нет гордости, Катя!

– Есть!.. Всякий любит по-своему… Один, как раб… другой, как господин, третий, как товарищ… Один все берет, ничем не платясь… Другой по капле отдает всю свою кровь с улыбкой… И все это любовь!.. И… я люблю, как умею… Коли я не нужна ему…

– Неправда, Катя!.. Если б ты видела его лицо нынче, когда он спрашивал о тебе!.. Одну тебя он любил всегда…

– Не верю! Не верю!.. Не верю! – исступленно закричала она. – Если б любил, он вернулся бы… Он не послал бы тебя ко мне с этими… жалкими словами… Не говори мне о нем никогда!.. Слышишь?.. Встречайся с ним, бегай по поручениям… Рискуй свободой и жизнью по его капризу… Но я запрещаю тебе произносить его имя при мне!.. А я-то, дура, ждала!.. Довольно безумия! У меня нет мужа!.. Когда он спросит обо мне, передай ему: как он меня вычеркнул из своей жизни, так я вычеркиваю его из моей души!

…………………………

Но… все это были одни слова… которые даже не облегчали. И не скоро должен был наступить день, когда имя Тобольцева стало чужим для его жены.

Так прошло пять дней сравнительного затишья, пять бесконечных дней, казавшихся вечностью исстрадавшейся Катерине Федоровне, как вдруг раз она проснулась от пушечной пальбы… Стреляли где-то близко, так близко, что окна звенели… Она вскочила и кинулась на кухню. Там прислуга уже пила чай. "Который час?" – "Седьмой…" – "Где стреляют?" – "На Смоленском, надо быть…"

Пальба длилась весь день. К ночи небо горело заревом. Катерина Федоровна стояла на дворе, в толпе жильцов, и молча глядела, как мигало небо, как пожар, зловещий и дымный, заливал горизонт… "Пресня горит, – сказал кто-то в толпе. – Слыхать, они там засели… Вот из оттелева, стало быть…" – "Та-ак…" – "Да кто они?" – крикнула баба. "Знамо кто… Дружинники…" – "Вот что!.." – "Не спастись им, ребята, ни ввек!" – крикнул дворник. – "Где ж спастись? Что против пушки поделаешь?.." – "Д-да! Теперь им крышка!.." И опять все смолкли и мрачно, тоскливо глядели на мигавшее и полыхавшее небо.

Бог весть почему, сердце у Катерины Федоровны упало от этих слов… Сама она не могла понять, почему клубок подступил к ее горлу, почему она вбежала в дом и, рыдая, упала на постель. "Пресня горит…" Точно в ее собственном мозгу выжгли эти роковые слова…

Была глухая предрассветная пора, когда Тобольцев решил наконец выйти из своей засады… Он прятался на дворе дровяного склада, за высокой стеной дров, дышавших на него морозом. Он сидел, скорчившись, полузастывший, с медленно бившимся пульсом и горячим песком в глазах. Его куртка была разорвана, на колене из брюк вырван целый клок… И в этом месте он ощущал как бы глыбу железа. Шапки не было. Плечо ныло и тихо саднило. Кровь запеклась на нем, рубашка прилипла к телу.