Смотрит на портрет. Потом на меня. Конечно, она не знает, не знает ничего, но страх уже написан на ее лице. Она видит сходство.

– Что это? – одними губами спрашивает она.

Я снова закрываю глаза, сосредотачиваюсь и, кажется, чувствую, как начинают меняться мои черты – будто глина, которую мнет грубая рука. Пусть это будет ответ, если иначе я пока не могу.

На этот раз с ее губ срывается только сдавленный стон. Ей не страшно. Ей больно.

Через секунду хлопает дверь.

11. Голос Монстра

Орфо

Воздух тяжелый, душный, густой. Я чувствовала это еще днем: он прорастал в горле и легких ядовитыми спорами, прорастал – и становилось дурно. Я путалась в словах, ища ответы для патрициев и гостей. Путалась, пытаясь защитить Эвера и не понимая, должна ли. Большая часть окружающих ведь убеждала меня, что за его поступком стоит желание либо надерзить богам, либо нелепо и изощренно намекнуть мне на желание тоже взойти на престол.

А немногие, кто догадался о его настоящем мотиве, не стали скрывать иные домыслы.

Почему он, такой чистый, верный и правильный, решил, что это его убьет?

Не вы ли его до этого довели, ваше величество?

Эти вопросы звучали лишь намеками, но торжественный обед, все время которого я просидела на иголках, не съев ни кусочка, прошел тяжело. И я почувствовала облегчение, когда все разошлись по покоям. Пусть скрасят отдых злословием, мне-то что? У меня не было моральной готовности общаться даже с моими физальцами – ни с кем, о чем я сказала честно, наверное обидев их. Особенно Клио, которую с самой коронации всю трясло.

Но пока мне хотелось поговорить лишь со Скорфусом, снова исчезнувшим, как только мы сели за столы в саду. Я ведь так и не спросила его о крыльях, не смогла спросить вообще ни о чем – было не до того. Клио, по ее словам, Скорфус сказал, что это жертва. Жертва кому, за что, допытывалась она? Но тогда и я этого не поняла.

Зато теперь понимаю. Почти. Или нет?..

Он забрал монету – я даже не заметила, как. И он зачем-то отправился к Эверу, хотя я поставила часовых у его двери, едва мы вернулись в замок. Я не хотела, чтобы это приравнивалось к аресту, но не хотела и предложений отправить его в казематы. Кир Алексор и так пытался настоять, и было сложно заставить его замолчать. Конвой у спальни стал консенсусом.

Но, может, кир Алексор был прав. Может, его стоило послушать. Не знаю.

Пустая морда с пустым желтым глазом – кошачья морда, не морда моего полубожественного друга – все еще перед внутренним взором и не пропадает, как я ни жмурюсь, как ни ускоряю шаг. Это ведь смерть, как еще это назвать? Я знаю, что есть способ сделать такое и с людьми, что иногда люди мамы делали это с ее врагами – привязывали к подвальным колоннам, брали тонкий раскаленный стилет, вгоняли куда-то в лобную кость и били маленьким молоточком несколько раз. Не раскалывая череп, а уничтожая в человеке то, что собирает воедино его мысли, чувства, реакции тела. Самую его суть. После этого он переставал быть даже подобием себя, мог разучиться ходить и есть, начать пускать слюни и забыть свое прошлое. Становился…

Я закрываю глаза. Мне снова кажется, что он трется о мои ноги.

А потом я думаю о том, что мне самой, может, не помешала бы эта чудовищная полуказнь.

Потому что я схожу с ума.

Я услышала только несколько последних фраз их разговора и ничего не поняла. Я вошла – и увидела уже это. У меня есть лишь профиль на монете, похожий на профиль Эвера, и сам факт, что почему-то Скорфус счел нужным украсть ее и принести к Эверу в комнату, и…

И галлюцинация. На миг мне ведь показалось, будто лицо Эвера становится лицом Монстра. Это от ярости? От страха? Или…

Я останавливаюсь как вкопанная и, поднеся руку ближе к глазам, разжимаю кулак. Снова всматриваюсь в серебряный профиль, даже не пытаясь отрицать очевидное. Это не просто вещь. Скорфус знал что-то – что-то, что долго скрывал и за что… поплатился? А Эвер? Нет, нет, все-таки вряд ли это сделал он, и может, спешными словами я ранила его. Он казался потрясенным и расстроенным, не озлобленным. Он даже не мог встать. И на меня, и на Скорфуса он смотрел затравленно, обреченно, и…

Я переворачиваю ладонь. Монета звонко падает на пол в оглушительной теплой тишине. Я запоздало, с удивлением отмечаю, что миновала уже несколько дверей, почти добралась до поворота, но не вижу ни одного дозора. Хотя еще когда я шла к Эверу, они вроде были.

Хмурюсь. Глубоко вздыхаю, пытаясь зацепиться мыслью хотя бы за это. Не получается – и я просто начинаю ругать себя. Боги… что на меня вообще нашло? Зачем я вылетела за дверь как крыса с подожженным хвостом, почему больше ничего не спросила, почему не подошла и хотя бы не всмотрелась? Я же никогда так не поступала. У меня достаточная выдержка и трезвый ум. Или… почему я не пошла, например, к Рикусу, не ткнула монету ему в нос с гневным «Так, что это за дрянь?». Усмехаюсь, даже становится легче. Да. Вот так и надо сделать. Минутную слабость я себе, конечно, прощу, все-таки у меня был трудный день, трудная неделя, да что там, трудный год и довольно трудная жизнь. Но какое бы безумие ни происходило, я ведь справлюсь, справлюсь со всем и, надеюсь, даже пойму, почему Скорфуса кто-то за что-то…

Горло петлей захлестывает тошнота, почва мыслей на этом месте становится снова зыбкой.

Может, и пойму. Но смогу ли помочь? А хотя бы отомстить?

Ладно. Я ведь должна попытаться. А сейчас серьезно, где…

Слабое движение за спиной и легкий шум заставляют быстро обернуться.

– Так, это что!..

Я жду, что поймаю спешно встающего на положенное место целера, хотя бы одного, но… коридор по-прежнему пуст. Лучи солнца из окон рассекают его, оставляют неровные ярко-рыжие квадраты на выщербленных камнях. Где мои солдаты? Где все? Единственный, кроме меня, по чьему приказу они могли бы оставить посты, ведь Илфокион. А ему они зачем сейчас?

Развернувшись, шагаю в ближайший закатный квадрат. Громко кашляю: хочу еще раз намекнуть, что заметила нарушение приказа. Нет, из-за поворота никто не спешит. И вообще не происходит ничего.