Джаромо взял под руку нового главу рода Тайвишей, точно так же, как и его отца раньше, и повел прочь по коридору. Он больше не доверял этим стенам. Они перестали обращать слова в тайны.

Покинув Синклит, они сели в повозку, ожидающую их у выхода.

— Надо было ещë тогда зарезать этого Кардариша. Как дикую свинью, которой он и является, — проговорил Лико, как только рабы закрыли за ними двери. Наследник рода Тайвишей отвернулся к окну и Джаромо не видел его лица, но по холодному железу в голосе, понял, что он и вправду поступил бы именно так.

— Мой дорогой Лико, твой меч принес бы не славу, а позор, ибо доброе имя твоего рода навеки оказалось вымарано в крови беззакония.

— Зато отец был бы сейчас жив.

— Да, но надолго ли? Всё его дело было бы изничтожено гневом благородных семей, посчитавших, что они тоже стоят в очереди на скорое заклание. Все друзья отвернулись бы от нас, все союзы и соглашения пали, ведь единственное, что Синклит никогда не прощает — так это покушение на его особое положение. А частью этого положения является неприкосновенность старейшин. Поверь мне, мой драгоценный Лико, я знаю это.

Последние слова дались ему нелегко. Его голос предательски задрожал и Джаромо очень надеялся, что Лико не заметил этой перемены.

Все последние дни Великого логофета сводила с ума мысль, что, возможно, именно его решения и поступки и привели к гибели Шето. Именно он, желая обезопасить, а ещё больше впечатлить Первого старейшину, устроил и скоропостижную кончину ставшего вдруг бесполезным дурака Ягвиша и расправу над Циведишем. Это он внес смуту в ряды алатреев и устроил им раскол, дабы мечта его покровителя была исполнена. Да, Шето всегда благоволил его решениям и поступкам. Но всё равно, это были его поступки и его решения. Шето лишь благословлял их своим невмешательством. Он всегда, всецело доверял своему самому верному и преданному другу.

И, кажется, Джаромо пренебрег этим доверием.

Ведь и Кардариша впервые оскорбил тоже он. Тогда, на том приеме у Ривены Мителиш. Именно он, ослепленный спесью, бросил вызов этому человеку, подкинув ту трижды проклятую рабыню к дверям его дома. Кто знает, может, наступи он тогда на горло своей непомерно раздувшейся гордыни, и этот человек не решил бы, что ему угрожают? Может тогда он бы не устроил сцену на пиру, не стал бы собирать заново алатреев, и, не подгоняемый страхом за свою жизнь, не нанес бы столь стремительного и смертельного удара?

Кто знает. Может и так. Точно этого не знал никто. Великий логофет даже не был до конца уверен, что за смертью Шето стоял именно Кардариш.

Мысли о вероятностях и последствиях изводили Великого логофета вот уже несколько дней, выгрызая живые куски из его сердца и разума. Ведь чем бы ни руководствовался тогда Джаромо, теперь выходило, что именно он проложил дорогу к смерти Шето Тайвиша. А жить с таким грузом, для него было сродни бесконечной пытке.

— Они убили моего отца, Джаромо! И хуже всего, что я даже точно не знаю, кто именно это сделал. Этот ублюдок Кардариш? Он точно оказался в выигрыше. Но вдруг это был не он? Вдруг и он не более чем ширма, который сейчас прикрывается какой-нибудь другой алатрей или алетолат? Великие горести, Джаромо, да ты ведь и сам так делал. И отец тоже. Проклятье. Как же всё было просто на войне… там враг всегда был напротив, а свои рядом. У тут…

— Боюсь, что у нашей войны больше нет видимых границ. И в разных местах её ведут по очень разным правилам.

— Тогда я выиграю её по-своему.

Остаток пути до Лазурного дворца они провели в полном молчании. Лишь звуки города, скрип колёс, да размеренный топот запряжённых волов и редкие окрики возницы нарушали повисшую тишину. И вскоре, она стала невыносимой для Великого логофета.

Все прошлые годы это время в повозке было для него особым. Временем, в которое они могли говорить с Шето, совершенно не опасаясь посторонних ушей. Под недовольное мычание волов, получивших щелчок кнута, они придумывали, как освободить нужные им посты и расставить на них своих людей. Под монотонное поскрипывание колес повозки, у них рождался план по переустройству Тайлара и покорению земель Харвенов. Под шум городских улиц они придумали, как распорядиться своими завоеваниям. Это было временем полной и бесконечной искренности. И теперь его заменило молчание. Молчание свежей могилы.

Джаромо поднял глаза и пристально посмотрел на Лико. Как же он все-таки был не похож на своего отца. Даже в годы молодости, когда Шето ещё не успел заплыть жиром и был красив, он выглядел совсем иначе. Другой лоб, другой подбородок, другие скулы и другой рот. Разве что нос с небольшой горбинкой, да глаза, выдавали родовые черты Тайвишей, роднили этого юношу с его отцом. Да и характерами они были совсем не похожи. Жесткость против мягкости, порыв против учтивости. Два разных человека. Всё же в венах Лико явно было больше крови матери, этой жуткой и полубезумной женщины, Орейты, чем крови Шето.

Великий логофет задумался, а сможет ли он пойти за этим мужчиной так же, как пошел когда-то за его отцом? И почти сразу понял, что нет.

Шето был совсем другим. В своем очаровании он обволакивал, словно мягкий теплый ветер, и увлекал за собой по доброй воле. За ним хотелось идти, чтобы не терять того тепла, тех благ, что обещал и дарил этот человек. А его сын, напоминал скорее лютый порывистый ветер, что норовил разметать или прижать к земле всякого, кто оказывался у него на пути. За таким с восторгом идут солдаты, ибо он сулит им наживу и славу. Сулит великое будущее, возведенное на костях поверженных врагов и руинах покоренных городов.

Но Джаромо никогда не был воином. Он был сановником. Политиком. Интриганом.

Так что нет, он не пойдет за ним. Но он пойдет рядом. Пойдет, чтобы сохранить память об его отце и сохранить свою преданность.

Доехав до дворца, Джаромо попрощался с Лико, сославшись на неотложные дела. Хотя они и вправду у него были, проблема была не в них — Великий логофет просто не мог заставить себя войти. Эти стены душили его. Он чувствовал в них смерть. Чувствовал гибель и предательство, которые липкими щупальцами сворачивались у него на шее. Дом, что некогда был ему почти родным, стал склепом и вместилищем кошмаров. И нога Джаромо не желала переступать его порога.

Дождавшись, когда Лико скроется за воротами дворца, он отдал вознице приказ править повозку обратно, в самое сердце Палатвира и Кадифа, к площади Белого мрамора. Ему надо было как можно скорее закрепить столь шаткие и сомнительные победы этого дня.

Хотя главную площадь государства обрамляли три исполинских здания, обычно Великий логофет бывал лишь в одном из них — в Синклите. Но сейчас его интересовал вовсе не дворец старейшин. И даже не обитель низвергнутых царей, покинутая и брошенная уже более полувека, а дом, что по народной молве имел сразу двенадцать хозяев. И это было весьма забавным, если учесть, что строился он как храм всего одного бога.

По замыслу его создателя, Убара Ардиша, этот храм должен был стать главным святилищем и центром его нового культа — Животворящего Светила. Именно поэтому основанием для него служил круг, а купол не смыкался, оставляя на самой вершине проём, позволявший всегда видеть небо и солнце, встающее над ним ровно в полдень.