и о моих фрейлинах, дать им приличное приданое, что не сильно обременит Вас, ибо их всего трое. Остальным моим слугам прошу выдать причитающееся им жалованье и обеспечить их на грядущий год, ибо они внезапно остались без средств к существованию.

В заключение клянусь Вам в том, что превыше всего на свете я желала видеть Вас.

Письмо ошеломило меня. Ее последняя фраза… Я ожидал евангелических цитат, молитвенных заветов, латинских изречений. Но она отказалась от них; сил ее хватило лишь на то, чтобы высказать сокровенные мысли. И больше всего на свете она мечтала увидеть меня… Значит, юная принцесса жила в этой старой женщине до последнего часа? Никакие внешние силы не способны разрушить то, что расцвело когда-то в душе… Меня охватила тоска, ибо тот юноша, каким я был прежде, хотел только одного – откликнуться на эту просьбу…

Попутное завещание показало, насколько скромны земные интересы Екатерины. Она пожелала быть похороненной в монастыре. Марии переходило по наследству золотое ожерелье, привезенное из Испании, слуги получали причитающееся жалованье и дополнительное обеспечение. А свои наряды она велела переделать в церковные облачения.

Придворную погребальную службу назначили на двенадцатое января. Кранмеру предстояло провести богослужение о спасении души усопшей. Погода не радовала: с утра был мороз, потом подул обжигающий западный ветер, который принес мокрый колючий снег. Даже в полуденные часы хмурые небеса почти не пропускали свет, погрузив землю в полумрак.

Анна и ее свита так и не появились. Место королевы пустовало. Желая унизить Екатерину своим отсутствием, она опозорилась сама.

Возвращаясь из церкви в густом синеватом сумраке, я увидел ярко освещенные окна покоев королевы. Свет горел и в приемном зале. Мерцающие огни словно насмехались над облаченными в траур людьми, отдавшими дань памяти Екатерине.

Не желая усугублять и без того скандальное положение, я сделал вид, что ничего не заметил. Но когда придворные разошлись, я отправился к Анне, решив удостоить ее личным визитом. Гофмейстер распахнул передо мной двери. Его праздничное облачение резало глаза.

Из глубины апартаментов доносились звуки веселой музыки, там мелькали кружащиеся в танце пары. Она устроила бал.

– Ваше величество, королева не ожидала, что вы почтите ее вашим присутствием, – лепетал за моей спиной гофмейстер.

– Очевидно, – бросил я.

Роскошный зал сиял множеством свечей. Я в своем траурном облачении медленно вышел на середину, не обращая внимания на толпу танцующих дам и кавалеров. Все они вырядились в платья яркого лимонного оттенка, и в самом центре развеселой компании блистали Анна и ее брат Джордж. Казалось, они искупались в золотоносном источнике Мидаса.

– Итак, – произнес я негромко, и одно мое слово заставило всех притихнуть.

Танцоры застыли, музыка смолкла.

Сопровождаемая напряженными взглядами, Анна гордо направилась ко мне.

– Вы позорите себя, – бросил я, не пытаясь понизить голос. – Ликование по поводу кончины Екатерины доказывает лишь злобность и мелочность вашей натуры.

– А разве нечему радоваться? Вы ведь сказали, услышав сие известие: «Хвала Господу, теперь мы избавлены от угрозы войны».

Я действительно говорил так, подчеркивая политическую своевременность момента, частично избавлявшую нас от папского гнева. Но душа моя пребывала в горе.

– Ради умиротворения епископа Римского, – возразил я, – чьи агенты наводнили наш двор.

– А меня огорчает внимание, привлеченное «благочестивой кончиной» вдовствующей принцессы, – вызывающе заявила Анна. – Еще немного, и начнутся разговоры о ее праведном отказе от нашего бренного мира. Люди уже возносят ей молитвы, прося о заступничестве. Неужели вы допустите появление очередной святой мученицы? Сначала Фишер, потом Мор… и теперь еще Екатерина?

Я подал знак музыкантам возобновить игру, чтобы заглушить наш дальнейший разговор.

– Ваше поведение переходит все границы, – сурово произнес я.

Мне захотелось придушить ее за дерзкие насмешки.

– Но это же правда, – ответила она. – Народ причислил Фишера и Мора к лику святых, не дожидаясь римской канонизации, и уже готов возвысить Екатерину. Вам следовало присоединиться к нашему балу, чтобы противостоять этому поветрию, а не призывать подданных почтить ее память! Этого требует ваша собственная безопасность, какие бы там чувства вас ни обуревали.

– Стыдитесь! За вашими якобы политическими рассуждениями скрывается порочное злорадство. Пляшите, моя милая, пляшите до упаду. Ведь скоро… вашим пляскам придет конец.

Я стремительно удалился, так же как в тот далекий день, когда впервые увидел ее в желтом платье.

Бальзамировщик Кимболтона, проводивший вскрытие Екатерины, предоставил мне тайный отчет. Он обнаружил, что все внутренние органы находятся в относительно здоровом состоянии, «за исключением сердца, кое зело почернело и приобрело ужасный вид». Цвет не изменился и после обмывания; тогда он вскрыл его, обнаружив внутри такую же черноту.

– Отрава, – прошептал я.

Я давно догадывался об этом. Губительное зелье… Так вот что праздновала Анна на Желтом балу… «Интересно, – подумал я, – не желтый ли яд она использовала. Такое коварство вполне в ее духе».

Теперь осталось только отправить на тот свет Фицроя, Марию и меня. Окрыленная успехом, Анна в письме к леди Шелтон, которой была поручена опека над моей дочерью, безрассудно выдала свои планы: «Больше ничего не надо. Когда у меня появится сын, а роды уже скоро, я сама решу, как поступить с ней».

«Больше ничего не надо». Не надо больше подсыпать отравы? Значит, пока Мария будет в безопасности.

70

На конец января был давно назначен рыцарский турнир. Мне не хотелось отменять его, поскольку тогда могло сложиться впечатление, что Англия действительно должна оплакивать королеву, а не вдовствующую принцессу. Эти состязания покажут, что время скорби миновало. Кроме того, я сам собирался попытать свои силы в конном поединке, дабы уничтожить слухи о плачевном состоянии моего здоровья. Тем самым я докажу, что со мной все в порядке.

Мне шел сорок пятый год. Давно минул тот возраст, когда мужчины принимают участие в турнирах. Брэндон уже несколько лет не появлялся на ристалищах. Но меня они радовали, я испытывал душевный подъем, садясь в седло, и не собирался лишать себя удовольствия.

В тот январский день, надевая холодные железные доспехи, каждый мог почувствовать себя прирожденным нормандцем. Снег поблескивал под голубеющими небесами, каждая черточка, каждая грань были отчетливо зримы и остры. Ледяной воздух казался необычайно прозрачным, и, словно бьющиеся сосульки, прорезали его звуки фанфар и подвесных колокольчиков лошадиной упряжи. На поле уже выезжали рыцари, и их знамена и эмблемы, яркие и четкие изображения геральдических символов великолепно смотрелись на фоне белого снежного покрова. Скоро эхом разнесется повсюду лязг клинков, и высекаемые ими искры посыплются звездным дождем.

Нога по-прежнему беспокоила меня. Воспаление усилилось, и мне стало трудно ходить,