Ницше, надо отдать ему должное, был одаренным стилистом, и его поклонников среди интеллектуалов и людей искусства можно простить, если они подпадали под обаяние его литературного слога, но относились с иронией к его мировоззрению, которое сами не разделяли. К сожалению, это мировоззрение отлично подошло слишком многим из них. Удивительно много выдающихся деятелей XX века восторгались тоталитарными диктаторами, страдая недугом, который историк Марк Лилла назвал тиранофилией[1343]. Некоторые из тиранофилов были марксистами, придерживающимися проверенного временем принципа «Он, может, и сукин сын, зато наш сукин сын». Но многие из них были ницшеанцами. Среди самых известных – Мартин Хайдеггер и философ-правовед Карл Шмитт, горячие приспешники нацизма и Гитлера. Вообще говоря, никто из диктаторов XX века не испытывал недостатка в сторонниках в среде творческой и научной интеллигенции, в том числе Муссолини (Эзра Паунд, Шоу, Йейтс, Льюис), Ленин (Шоу, Герберт Уэллс), Сталин (Шоу, Сартр, Беатрис и Сидни Вебб, Бертольд Брехт, Уильям Дюбуа, Пабло Пикассо, Лилиан Хеллман), Мао Цзэдун (Сартр, Фуко, Дюбуа, Луи Альтюссер, Ален Бадью), аятолла Хомейни (Мишель Фуко) и Фидель Кастро (Сартр, Грэм Грин, Гюнтер Грасс, Норман Мейлер, Гарольд Пинтер и, как уже было упомянуто в главе 20, Сьюзен Зонтаг). В разные периоды западные интеллектуалы пели дифирамбы Хо Ши Мину, Муаммару Каддафи, Саддаму Хусейну, Ким Ир Сену, Пол Поту, Джулиусу Ньерере, Слободану Милошевичу и Уго Чавесу.

Почему же именно интеллектуалы и люди искусства так лебезили перед кровавыми диктаторами? Казалось бы, как раз интеллектуалы должны разбираться в мотивах властителей, а люди искусства – расширять круг человеческого сопереживания. (К счастью, многие из них именно так и поступали.) Экономист Томас Соуэлл и социолог Пол Холландер предложили в качестве одного из объяснений профессиональный нарциссизм. И интеллектуалы, и люди искусства порой чувствуют, что либеральные демократии, позволяющие гражданам преследовать собственные интересы с помощью механизмов рынка и гражданского общества, их недооценивают. Диктаторы же насаждают идеи сверху вниз, отводя интеллектуалам то место, которого они, по их собственному мнению, достойны. Но тиранофилию питает еще и ницшеанское презрение к обычному человеку, который, как назло, предпочитает китч высокой культуре, а также преклонение перед сверхчеловеком, который отказывается от сомнительных компромиссов демократии, героически реализуя свое видение идеального общества.

~

Хотя романтический героизм Ницше прославляет отдельно взятого сверхчеловека, а не какой-то коллектив, достаточно лишь шага, чтобы истолковать его «отдельный более сильный человеческий экземпляр» как народ, расу или нацию. С этой подменой идеи Ницше были заимствованы нацизмом, фашизмом и прочими видами романтического национализма, а теперь играют важнейшую роль в политической драме, разворачивающейся уже в наши дни.

Первое время я считал трампизм чистым психоаналитическим Оно, поднявшимся из темных глубин психики чудовищем трайбализма и авторитаризма. Но безумцы, стоящие у власти, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад, и фраза «интеллектуальные корни трампизма» – отнюдь не оксюморон. На выборах 2016 года Трампа поддержала группа «Гуманитарии и писатели за Америку», сто тридцать шесть членов которой опубликовали манифест под названием «Декларация единства»[1344]. Некоторые из них связаны с Клермонтским институтом – аналитическим центром, который считается «академической колыбелью трампизма»[1345]. Трамп прислушивается к двум своим советникам, Стивену Бэннону и Майклу Энтону, которые слывут популярными авторами, но считают себя серьезными интеллектуалами. Любой, кто хочет продвинуться в понимании авторитарного популизма дальше знаний об отдельных его представителях, должен изучить две идеологии, которые за ним стоят. Обе они кардинально противоположны просвещенному гуманизму, и каждая по-своему испытала влияние Ницше[1346]. Одна – фашистская, другая – реакционная (не в том смысле, какой в это слово вкладывают левые: «любой, кто консервативнее меня», – но в первоначальном, формальном значении).

Фашизм (от итальянского слова fascio, «объединение» или «связка») вырос из характерной для романтизма посылки, будто отдельная личность – это миф, а человек неотделим от своей культуры, крови и родины[1347]. Сейчас идеологи раннего фашизма, в том числе Юлиус Эвола (1898–1974) и Шарль Моррас (1868–1952), заново прочитаны неонацистскими партиями в Европе, а также Бэнноном и движением альтернативных правых в США, причем все они неизменно признают влияние Ницше[1348]. Нынешнюю облегченную версию фашизма, принимающую форму авторитарного популизма и романтического национализма, иногда обосновывают очень неточным эволюционно-психологическим рассуждением, согласно которому единицей естественного отбора является группа, эволюция обусловлена выживанием наиболее приспособленной группы в конкурентной борьбе с другими, а люди отобраны по признаку умения жертвовать своими интересами ради превосходства своей группы. (Это в корне противоречит настоящей эволюционной психологии, в которой единицей отбора является ген[1349].) Отсюда следует, что никому не дано быть космополитом, гражданином мира: быть человеком – значит быть представителем конкретного народа. Мультикультурное, мультиэтническое общество неустойчиво, потому что люди в нем разобщены и лишены корней, а культура такого общества неизбежно сводится к наименьшему общему знаменателю. Подчинить свои интересы международному законодательству – значит для нации отречься от присущего ей от рождения права на величие и позволить одурачить себя в планетарной борьбе всех против всех. А так как нация представляет собой органическое целое, ее величие может воплотиться в величии ее лидера, который представляет интересы народа напрямую, не стесненный никакими государственными институтами.