обсуждения книги Гоголя в разговоре Чернышевского и Лободовского (описан в «Дневнике» под 24 июля 1848 г.) собеседникам могли быть известны многие опубликованные отклики на гоголевского сочинение (Ф.<аддей> Б.<улгарин> // Сев. пчела. 1847. № 8 (11 января); Губер Э. Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя. СПб., 1846 // Санкт-Петерб. вед. 1847. № 90, 91 (24, 25 апреля); Павлов Н. Ф. Письма к Н. В. Гоголю // Моск. вед. 1847. № 28, 38, 46 (март) (перепечатано: Современник. 1847. № 5, 8); Григорьев Ап. Гоголь и его последняя книга // Моск. гор. листок. 1847. № 56, 62–64 (10–19 марта); Шевырев С. П. Выбранные места из переписки с друзьями Н. Гоголя // Москвитянин. 1848. № 1.

329

Ср. «Слушая разговор брата с профессором <т. е. научный спор своего брата по матери Сергея Кознышева с профессором из Харькова. – Д. Б.>, он <Константин Левин> замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными <курсив мой. – Д. Б.>, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с трудом понимал, о чем речь» (Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 12 т. М., 1974. Т. 8. С. 32).

330

Изъятие научных ссылок из работы было, конечно, не только обусловлено спецификой подхода Чернышевского к теме, но и предопределено давлением цензуры, вследствие которого автор не имел возможности ссылаться на целый ряд источников, не мог даже упоминать имени основного адресата полемики – Гегеля. Однако сказанное не отменяет наличия в диссертации особой программы чтения, дополненной риторикой авторецензии.

331

Манн Ю. В. Тургенев и другие. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2008. С. 355.

332

Манн Ю. В. Тургенев и другие. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2008. С. 355.

333

Манн Ю. В. Тургенев и другие. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2008. С. 356.

334

Необходимо, однако, указать на то, что в тексте романа Чернышевского присутствуют отдельные указания на то, что повествователь имел некоторое отношение к сюжетным событиям, в частности входил в круг общения «особенного человека» Рахметова (ср.: «Таких людей, как Рахметов, мало: я встретил до сих пор только восемь образцов этой породы» (XI, 197)). Ср. также: «Да, вот, например, мое знакомство с ним <Рахметовым. – Д. Б.>. Я был тогда уже не молод, жил порядочно, потому ко мне собиралось по временам человек пять-шесть молодежи из моей провинции. Следовательно, я уже был для него человек драгоценный» (XI, 204).

335

. Манн Ю. В. Указ. соч. С. 356.

336

Отмеченное противоречие можно усмотреть и в других фрагментах диссертации. Приведем фразу, исключенную Чернышевским из печатной редакции трактата, и ее непосредственное продолжение, попавшее в печатную редакцию: «Одним словом, есть произведения искусства, в которых просто воспроизводятся явления жизни, интересующие человека, и есть другие произведения, в которых эти картины проникнуты определенною мыслью» (II, 891). «Это направление ‹…› преимущественно развивается ‹…› в поэзии, которая представляет полнейшую возможность выразить определенную мысль. Тогда художник становится мыслителем, и произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное» (II, 86). Уподобление художественного произведения научному трактату по признаку ясности и логичности содержания для Чернышевского глубоко существенно и характерно. Вместе с тем в его диссертации, как мы пытались показать выше, присутствует прямо противоположное явление: научное изложение уподобляется художественному, поскольку содержит нечто для исследовательского текста необязательное, излишнее: прихотливую риторику изложения материала, лукавую игру с собственными мнениями и подходами.

337

Ср.: «интересное вообще для человека, а не одного художника» (II, 9).

338

Ср.: «“прекрасное есть жизнь”; “прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям”; “прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни” – кажется, что это определение удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство прекрасного» (II, 10).

339

В этом смысле «в молоко» попадают все недоумевающие (А. А. Фет), возмущенные (М. Н. Катков), саркастические (В. В. Набоков) и прочие подобные оценки «Что делать?», высказавшие их наивные читатели не отличаются проницательностью, простодушно попадаются в сети, расставленные Чернышевским на первых же страницах романа. Ср.: «Мы с Катковым не могли прийти в себя от недоумения и не знали точно, чему удивляться более: циничной ли нелепости всего романа или явному сообщничеству существующей цензуры» (Фет А. Мои воспоминания. 1848–1889. Ч. 1. М., 1890. С. 429).

340

Легко показать, что и сама проповедь о новых людях в романе Чернышевского характеризуется фундаментальной двойственностью, требующей длительных раздумий «проницательного читателя». С одной стороны, в репликах «писателя» отчетливо звучат пророческие, «евангельские» интонации. Он говорит о смене времен, которая происходит именно потому, что в мир пришли адепты нового учения, уже составившие в своей совокупности новый «тип» людей: «Недавно родился этот тип и быстро распложается. Он рожден временем, он знамение времени…» (XI, 145). Однако, с другой стороны, легко видеть, что на самом деле эта проповедь является антиевангельской, «писатель» – это пророк «от мира сего», поскольку он фактически провозглашает, что «хлебом единым сыт человек» и т. д. Метафизическая серьезность проповеди обращена, таким образом, не на духовные основы бытия, но на позитивистские факты. Аналогичным образом у Тургенева Базаров вдохновенно проповедует вещи самые прозаические, не предполагающие пафоса – брошюры Бюхнера, взгляд на искусство «с точки зрения геологической» и т. д. Впрочем, рассуждения о фундаментальной двойственности самого содержания «проповеди» Чернышевского – автора романа «Что делать?» заслуживают отдельного обстоятельного разговора.

341

«В первые месяцы своего перерождения он почти все время проводил в чтении; но это продолжалось лишь немного более полгода: когда он увидел, что приобрел систематический образ мыслей в том духе, принципы которого нашел справедливыми, он тотчас же сказал себе: “теперь чтение стало делом второстепенным; я с этой стороны готов для жизни”, и стал отдавать книгам только время, свободное от других дел, а такого времени оставалось у него мало. Но, несмотря на это, он расширял круг своего знания с изумительною быстротою