‹…› Он говорил: “по каждому предмету капитальных сочинений очень немного, во всех остальных только повторяется, разжижается, портится то, что все гораздо полнее и яснее заключено в этих немногих сочинениях ‹…› Берем русскую беллетристику. Я говорю: прочитаю прежде Гоголя. В тысячах других повестей я уже вижу (XI, 273–274) по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя, – зачем я стану их читать? Так и в науках, – в науках даже еще резче эта граница. Если я прочел Адама Смита, Мальтуса, Рикардо и Милля, я знаю альфу и омегу этого направления ‹…›”» (XI, 202–203).

342

В ожидании решительного разговора с Верой Павловной Рахметов «…подошел к полкам с книгами и начал пересматривать, что выбрать для чтения: “известно…”, “несамобытно…”, “несамобытно…”, “несамобытно…”, “несамобытно…” Это “несамобытно” относилось к таким книгам, как Маколей, Гизо, Тьер, Ранке, Гервинус, “А, вот это хорошо, что попалось” – это сказал он, прочитав на корешке несколько <так! – Д. Б.> дюжих томов “Полное собрание сочинений Ньютона”; торопливо стал он перебирать томы, нашел и то, чего искал, и с любовною улыбкою произнес: “Вот оно, вот оно”, Observations in the Prophethies of Daniel and the Apokalypse of St. John, то есть “Замечания о пророчествах Даниила и Апокалипсис св. Иоанна”. “Да, эта сторона знания оставалась до сих пор у меня без капитального основания. Ньютон писал этот комментарий в старости, когда был наполовину в здравом уме, наполовину помешан. Классический источник по вопросу о смешении безумия с умом. Ведь вопрос всемирно-исторический: это смешение почти во всех без исключения событиях, почти во всех книгах, почти во всех головах. Но здесь оно должно быть в образцовой форме: во-первых, гениальнейший и нормальнейший ум из всех известных нам умов; во-вторых, и примешивающееся к нему безумие – признанное, бесспорное безумие. Итак, книга капитальная по своей части. ‹…› Книга, достойная изучения”. Он с усердным наслаждением принялся читать книгу, которую в последние сто лет едва ли кто читал, кроме корректоров ее: читать ее для кого бы то ни было, кроме Рахметова, то же самое, что есть песок или опилки. Но ему было вкусно» (XI, 196–197).

343

Подобный тезис, напомним, был выдвинут Чернышевским еще в диссертации: «Прекрасно будет произведение искусства действительно только, когда художник передал в произведении своем все то, что хотел передать» (II, 9).

344

Ср. прямое обращение «писателя» к читателям, на сей раз вовсе не к проницательным, но к обычным людям, готовым попытаться воспринять систему ценностей, преподанную в романе: «Наблюдайте, думайте, читайте тех, которые говорят вам о чистом наслаждении жизнью, о том, что человеку можно быть добрым и счастливым. Читайте их – их книги радуют сердце, наблюдайте жизнь – наблюдать ее интересно, думайте – думать завлекательно. Только и всего. Жертв не требуется, лишений не спрашивается – их не нужно. Желайте быть счастливыми – только, только это желание нужно. Для этого вы будете с наслаждением заботиться о своем развитии: в нем счастье. О, сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует, как жертву, горе, он чувствует, как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него! Попробуйте: – хорошо!» (XI, 228).

345

В этом случае, разумеется, было бы невозможно без потерь пройти цензуру, сыгравшую роль наивного «проницательного» читателя, простодушно поверившую, что узник Петропавловской крепости написал всего лишь заурядную любовную историю.

346

Впервые: Историческое развитие форм художественного целого в классической русской и зарубежной литературе. Кемерово, 1991. С. 99–108.

347

Нам уже приходилось писать об этом (см.: Бак Д. П. Автор и герой в поэтике Макса Фриша // Проблемы исторической поэтики в анализе литературного произведения. Кемерово, 1987, см. наст. изд., с. 285; Тюпа В. И., Бак Д. П. Эволюция художественной рефлексии как проблема исторической поэтики // Литературное произведение и литературный процесс в аспекте исторической поэтики. Кемерово, 1988; см. наст. изд., с. 18).

348

Синявский А. Д. Преодоление литературы: Жанровое своеобразие «Опавших листьев» В. В. Розанова // Наше наследие. 1980. № 2. С. 86.

349

Бунин И. А. Книга // Бунин И. А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1978. Т. 4. С. 330. Далее ссылки на это издание даются непосредственно в тексте статьи.

350

Ср. дневниковую запись: «Все дни… мучения, порою отчаяние – бесплодные поиски, попытки выдумать рассказ, – хотя зачем это? – и попытка пренебречь этим, а сделать что-то новое, давным-давно желанное ‹…›, начать книгу, о которой мечтал Флобер, “книгу ни о чем”, без всякой внешней связи, где бы излить свою душу» (Бунин И. А. Дневники. [27 окт. – 9 ноября 1921 г.] // Собр. соч.: В 6 т. М., 1988. Т. 4. Освобождение Толстого. О Чехове. Воспоминания. Дневники. Статьи. С. 435). См. также: Панкратов В. А. Эстетическая проблематика в романе И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева» // Внутренняя организация художественного произведения. Махачкала, 1987.

351

Флобер Г. Письмо Луизе Коле от 16.01.1852 // Флобер Г. О. литературе, искусстве, писательском труде: В 2 т. М., 1984. T. 1. C. 161.

352

Такое внимание к акту рождения художественного произведения в рамках самого произведения в высшей степени характерно для литературы нашего века. Так, Б. Л. Пастернак (несколько, впрочем, гиперболизируя) писал, что «самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновение, и лучшие произведения мира, говоря о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рожденьи» (Пастернак Б. Л. Охранная грамота // Пастернак Б. Л. Воздушные пути. М., 1982. С. 229).

353

См.: Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 7–10.

354

Впервые: Пастернаковские чтения. Пермь, 1990. С. 101–109.

355

Дружба народов. 1988. № 9. С. 248.

356

Юность. 1988. № 5. С. 80.

357

Новый мир. 1989. № 1. С. 6.

358

Пастернак Б. Л. Доктор Живаго. М.: Кн. палата, 1989. С. 340.