сто четыре человека, а с востока восемь транспортов и танкер. Мы сделали всё, как надо, — и, откозыряв, пошёл, подволакивая ногу, к шлюпке.

Извините, если кого обидел.

29 июля 2012

История про то, что два раза не вставать

Во-первых, потерял батон. Что-то в этом есть обидное до комичности. Потерял паспорт, ключи, деньги — это трагические покупки. А вот когда купил батон и потерял его по дороге — что-то из репертуара комика. И, что интересно, это был такой настоящий советский батон. "Батон по 13 копеек". (Я вообще-то такие никогда не покупаю — они слишком велики для одного). Мистика какая-то. А вдруг я с этим утратил советскую идентичность?

Во-вторых, чтобы два раза не вставать, я скажу пару слов о той фотографии, что гуляет по Сети. Там, где молодой поэт в блузе художника, а художница поэтически увешана пулемётными лентами и держит ствол в руках. Скучные люди стали говорить, что у лиц разная зернистость и увеличение. Более хитрые люди стали сличать даты… Это всё не так важно. Из этого монтажа внимательный читатель может сделать любопытный вывод насчёт духа времени.

Маяковский, путешествуя в Америку в 1925 году, гонится за романтикой революции (Мне чудится тот же мотив в тридцатом, когда Эйзенштейн начинает снимать "Да здравствует Мексика!"). Эта романтика стремительно исчезает на родине — на родине уже три года "Прозаседавшиеся", а в Мексике ещё дух свободы. Причём потом Мексика ассоциируется с обителью Троцкого, второй после СССР страной, явно помогающей республиканской Испании и проч., и проч.

Извините, если кого обидел.

30 июля 2012

История про то, что два раза не вставать

То и дело возникает тема нового значения слов.

Слов у нас мало, они передаются по наследству. "Самолёт" раньше был деталью ткацкого станка. Говорят, что в сторону неба его двинул футурист Каменский. Блок называл человека внутри самолёта "летуном", а я вот застал ещё борьбу с летунами. В журнале "Крокодил" рисовали карикатуры на людей, слишком часто меняющих место работы (в два раза реже, чем нынешние pr-менеджеры). Они и и были летунами.

Теперь слова движутся быстрее, карьерные взлёты и падения у них случаются чаще.

"Граф сел к камину и принялся распечатывать письма".

"Заправлены в планшеты космические карты" — про это все уж говорили.

Ну и совершенно прекрасное: "Мальчик клеил модель".

И, чтобы два раза не вставать, ещё история.

Одной моей знакомой дали задание описать своего друга. Задание было на испанском — и она написала: Mi amigo es gordo, calvo, inteligente, hablador, egoista, vago y muy tacaño.

Это про меня.

Извините, если кого обидел.

31 июля 2012

История про то, что два раза не вставать

Пятнадцать первых лет жизни я прожил в квартире с окнами, выходящими на Первую Брестскую улицу (с другой стороны дом выходил на улицу Горького). Это была пустынные улицы, правду говорю. Пусто было, вот что. Пустоту и Чапаев любил.

И, чтобы два раза не вставать, вот что скажу. Я всё чаще встречаю у разных людей скорбную мысль, что обстоятельства отняли у них возможность ругать кого-то. Дело в том, что выступили ругатели более грозные и могущественные, и теперь невозможно говорить правду, потому что окажешься «в свете решений пленума».

Но тут и заключается некоторый парадокс.

За время моего отсутствия и трудов над сумасшедшими Карлсонами, оказывается, произошла масса событий — какие-то скандалы с блоггерами и суши, суды и казни, доллар дорожает, а я и понять не могу — картошку-то садить, или теперь уж и не надо.

Этот давний парадокс построен на институте этических заложников — институт этических заложников придуман для того, чтобы можно было сказать: «Я не могу обвинять N в супружеской измене, потому что его побили полицейские на митинге». Или там: «Мы не можем сказать правду о взятках NN, потому что его сейчас травят за то, что он гомосексуалист». Да отчего же молчать о том, что взятки и отчего заткнуться жене, которую N заразил триппером?

Мне вообще неблизка идея индульгенций в искусстве, да и в жизни тоже. Толку от неё мало, а в итоге у всех фрустрация и нереализованные пиздюли, что норовят протухнуть в кармане.

Но я живу под забором, то есть — в лесу, какой с меня спрос. Я бедный, как доктор Зойдберг. К тому же я обнаружил, что закладка на Гугль-переводчик у меня застряла на фразе «Я всё ещё одинок». (Никак не могу вспомнить, что это я хотел найти).

Я наверняка проигрываю по сравнению с людьми пламенными, людьми радикальной этики.

Но радикальная этика удивительным образом то включается, то отключается. Она становится избирательной — и это одновременно внушает надежду (потому что все люди радикальных эмоций оказываются обычными людьми с двойными стандартами), но и внушает уныние.

Да, я унылый. Да, унылый. Но надежда у меня всё-таки сохранилась. Выйдет из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Да-да.

Извините, если кого обидел.

31 июля 2012

История про то, что два раза не вставать

Когда заходит разговор об истории, я часто вспоминаю известную шутку про то, как человека спрашивают, как окончилась Вторая мировая война. Он отвечает, что американские десантники пробрались в какой-то театр и взорвали его вместе с Гитлером. "Вам в школе ничего не рассказывали?". — "Ну да, конечно, учительница нам говорила, что в мае 1945 года, когда советские солдаты вошли в Берлин… Ну вот подумайте сами, кому мы должны верить, толстой учительнице, которая душится освежителем для туалета или величайшему режиссёру современности?".

Я это вспоминаю, когда речь заходит об изображении войны 1812 года Львом Толстым.

И, чтобы два раза не вставать, ещё интересно, как устроено массовое восприятие этой войны: июнь, чем-то похожий на беззаботное 21 июня 1941 года, а в это время Бонапарт переходил в границу. Потом, как-то сразу Бородино, горящая Москва. Отступая из Москвы, Наполеон (минуя Тарутино и Малоярославец) сразу оказывается на Березине. Потом что-то щёлкает, и вскоре силою вещей мы очутилися в Париже, а русский царь — царём царей. Довольно много людей убеждены, что всё успокоилось уже на следующую весну после Березины. Слово "Ватерлоо" тут вносит некоторую путаницу, потому что понятно, что там была Вивьен Ли, но что она там делала с Кларком