Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот как! — прервал его канцлер. — Чтобы они вернулись к старым порядкам и законам! Вы полагаете, когда остальные земли будут возвращены, они добровольно согласятся на новые правила? Нет и нет, придется применять силу, а это вызовет ненависть. Куй железо, пока горячо! Или вам больше нравится, ваша светлость, покорно тащить старое ярмо?
Герцог не ответил. Быстрым движением он вырвал из рук канцлера перо и пергамент, кинул пронзительный взгляд на рыцаря и, прежде чем тот успел ему помешать, поставил свою подпись.
Старик стоял как громом пораженный, понуро опустив голову. Канцлер же взглядом победителя окинул Лихтенштайна и герцога. А тот схватил со стола серебряный колокольчик и позвонил. На его зов явился за приказом слуга.
— Собрались ли горожане? — спросил герцог.
— Да, ваша светлость. На лугу уже стоят ремесленники и служащие, ландскнехты подтягиваются. Шесть отрядов.
— Ландскнехты? Кто им разрешил?
Канцлер у дверей задрожал от этого вопроса.
— Только ради порядка, — залепетал он. — Я подумал, что в таких случаях необходимо присутствие вооруженных солдат…
Герцог кивком приказал ему замолчать. Его взгляд встретился с вопрошающими глазами старого рыцаря. Герцог покраснел.
— Я не отдавал такого приказа, — сказал он, — но если мы их отзовем — это бросится всем в глаза. Подайте мне красный плащ и шляпу. Поскорей!
Герцог подошел к окну и молча посмотрел во двор. Канцлер не знал, рассердился ли на него государь, и потому не отваживался раскрыть рот, рыцарь Лихтенштайн тоже хранил упорное молчание. Так и стояли они безмолвно, пока не появились слуги.
В покои вошли четыре пажа, один нес плащ, другой — шляпу, третий — золотую цепь, четвертый — герцогский боевой меч. Пажи накинули на его сиятельство княжеский плащ из пурпурного бархата, отороченный горностаем, протянули шляпу с красными и желтыми пышными перьями — цветами Вюртемберга. Перья скреплял изумительной красоты золотой аграф, украшенный драгоценными камнями, который, должно быть, имел цену целого графства. Герцог покрыл голову шляпой. В этом парадном наряде он выглядел величественнее, чем прежде. Царственный лоб, сверкающие под пышными перьями глаза внушали невольное почтение. Паж надел на герцога золотую цепь, привязал к поясу меч.
Рыцарь Лихтенштайн не проронил ни словечка во время этих приготовлений, лишь озабоченно следил за действиями Ульриха. Легким движением головы герцог попрощался с рыцарем, за ним с царственным величием последовал канцлер Амброзиус Воланд. То, что герцог не позвал рыцаря, явно понравилось канцлеру. Он бросил победный взгляд в ту сторону, где стоял старик, и его большой беззубый рот растянулся в высокомерной ухмылке. Однако в дверях герцог остановился — видно, все лучшее в нем взяло верх — и, к удивлению канцлера, вернулся назад, к заслуженному рыцарю.
— Старый друг, — обратился он к нему, пытаясь подавить волнение, — ты был единственным моим другом в несчастье, сотню раз доказал мне свою верность. Ты заботишься о будущем Вюртемберга. Но пойми, сейчас я делаю очень важный шаг в моей жизни, может быть чересчур рискованный, но, когда речь идет о высшей цели, всегда приходится рисковать.
Рыцарь Лихтенштайн поднял свою седую голову — на ресницах его повисли слезы — и схватил руку герцога.
— Остановитесь! На этот раз, только на этот, прислушайтесь к моему мнению. Голова моя увенчана сединой, я много прожил, а вам всего лишь тридцать лет…
Тут во дворе раздалась барабанная дробь ландскнехтов, прошелестела нетерпеливая поступь коней, трубы герольдов призвали народ на дачу присяги.
— Jacta alea esto![94] — таковы слова Цезаря, — мужественно произнес герцог. — Сейчас и я перейду свой Рубикон. Но твое благословение, старый друг, принесло бы пользу. Сейчас не до советов!
Рыцарь, страдая, обратил свой взор к небу и в знак верности герцогу прижал правую руку к груди.
Герцог помедлил, в этот миг канцлер протянул из-под желтого плаща свою длинную тощую руку и помахал подписанным пергаментом. Он был как змей-искуситель, который тянул за собой заблудшую душу. Ульрих Вюртембергский собрался с духом и стремительно пошел принимать присягу от жителей своей столицы.
Никакой огонь так не жарок, как скрытая любовь.
Озабоченность старого рыцаря не была столь безосновательной, как желал это представить Амброзиус Воланд. Большая часть страны присоединилась к Ульриху. Предпочтение наследственного правителя, гнет союза и вначале победоносное шествие Ульриха побудили многих забыть вынужденную присягу на верность союзу и объявить себя приверженцем Вюртемберга.
Но новая присяга, уничтожившая прежние договоры, слухи о том, что некоторые города принуждаются к ней насильственно, отняли у герцога возможность приобрести популярность среди своих подданных — недостаток весьма важный ввиду того шаткого положения, в котором Ульрих находился. Урах, Геппинген и Тюбинген еще придерживались своих обязательств перед союзом, к сему их побуждали силой приставленные наместники. В Урахе хозяйничал Дитрих Шпет, злейший враг герцога. Он за короткое время собрал такое множество народу, что уже не только держал свою вотчину в узде, но и делал набеги на участки земли, отвоеванные герцогом. Ходил слух, что союзники формируют свежие войска, чтобы вторично сразиться с Ульрихом не на жизнь, а на смерть.
Сам Ульрих, казалось, мало заботился об этом. Он советовался при закрытых дверях с Амброзиусом Воландом, люди видели многих гонцов, прибывавших во дворец и оттуда выезжающих, но никто не знал содержания их сообщений. В Штутгарте были твердо уверены, что Ульрих пребывает в самом веселом расположении духа; проезжая со своею блестящей свитой по улицам города, он изящно приветствовал восторженных встречных девушек, смеялся и шутил с сопровождавшими его господами. Люди говорили: «Герцог Ульрих так же весел, как до восстания „Бедного Конрада“».
Герцог возобновил блестящую дворцовую жизнь: балы и рыцарские турниры вступили в свои права. Правда, на них не было, как прежде, баварской, швабской и франконской знати, отсутствовала прекрасная герцогиня, собиравшая вокруг себя целый букет благородных девушек, но красавиц все же хватало, они украшали собою герцогский двор. Сам воздух этого города способствовал концентрации красоты; пестрые группки, мелькавшие между колоннами и залами дворца, были не обычным собранием женщин, а явлением отборных представительниц женского пола, самых ярких красавиц страны.
Танцы и рыцарские турниры расцветали, как прежде, праздник следовал за праздником, — видимо, Ульрих ревностно хотел наверстать упущенное за время своего изгнания. Между торжествами не из последних была свадьба Георга фон Штурмфедера с наследницей Лихтенштайна.