— Что случилось, Бэрбель? — спросила крестьянка с участием. — Почему ты плачешь? Ты его видела? Перестань! Это же некрасиво. Кто-нибудь увидит и спросит: отчего она плачет?

— Я не знаю, матушка, — прошептала девушка, пытаясь унять свои слезы. — Мне больно на сердце, не знаю почему.

— Перестань, перестань, да давай пойдем, а то мы опоздаем в церковь. Слышишь, как там красиво играют и поют. Пойдем, а то мы ничего не увидим.

И женщина потащила девчушку в церковь. Бэрбель закрыла глаза белым фартуком, чтобы городские модницы над нею не посмеялись, но глубокие вздохи, которые исторгала ее грудь, говорили о том, что она безуспешно пытается подавить свою боль.

Когда они подошли к дверям церкви, орган умолк, замолкло и пение, начиналось венчание прекрасной пары. Но напрасно старалась полная женщина протиснуться сквозь плотные ряды зрителей, стоящих в дверях, ее отодвигали с бранными словами.

— Пойдем, матушка, домой, — попросилась девчушка. — Мы люди бедные, и в церковь нас не пускают. Вернемся домой!

— Что? Церковь существует для всех, для богатых и бедных. Вы, господа, подвиньтесь немного. Нам же ничего не видно!

— Чего-чего? — оборвал ее мужчина с красно-коричневым лицом и длиннющей бородой. — Убирайтесь отсюда, мы больше никого не пропустим. Мы — уважаемые герцогские ландскнехты. Капитан нам приказал не пропускать больше ни единой души в церковь. Mordbleu! Прости меня, Господи, что ругаюсь в церкви, но я повторяю: уходите отсюда!

— Старуха пусть убирается, а девушка пускай остается. Иди, сокровище, ты все увидишь. Смотри, священник протягивает кольцо, а сейчас он берет жениха и невесту за руки. Подари мне, дорогая, поцелуй, и ты все увидишь! — Штаберль из Вены с этими словами схватил девушку за руку и хотел пропустить ее вперед, но та, зарыдав, вырвалась и убежала. Пухлая крестьянка, проклиная горожан, городскую церковь и ландскнехтов, последовала за нею.

Герцог Ульрих Вюртембергский любил пиры, обожал застолья, и когда в приятном обществе пускал чашу по кругу, то не сразу подавал знак к завершению пиршества. Во время свадьбы Марии Лихтенштайн он тоже не нарушил своих привычек.

Когда кончился в церкви священный обряд, свадебные гости прогуливались по аллеям и искусно переплетающимся дорожкам замкового парка, забавляясь ручными оленями и косулями либо медведями, расхаживавшими в одном из замковых рвов.

В двенадцать часов, приглашая к обеду, загремели трубы. В рыцарском зале были накрыты столы для гостей. Зал этот был красой Штутгарта, длинный, просторный, высокий. С одной стороны огромные окна, выходившие в парк, впускали свет, преломлявшийся сквозь разноцветные стекла. Своды и колонны скорее напоминали церковь, нежели место гулянья. С трех сторон зал замыкали галереи, украшенные дорогими коврами. Здесь обыкновенно располагались музыканты и зрители. Когда же в зале начинались рыцарские турниры, сюда поднимались дамы, удалившиеся от звона мечей, скрежета пик и свиста копий, а также смеха и крика участников турнира.

Сегодня же за богато покрытыми столами пестрым кругом разместились красивые дамы, веселые, изящные рыцари. На галереях бойко размахивали смычками скрипачи, раздували щеки рожечники, выбивали дробь барабанщики. Им вторил радостными криками народ, допущенный на внешние части галерей, отзываясь таким образом на веселые тосты господ.

Герцог сидел на верхнем конце зала, под балдахином. Сдвинув шляпу на затылок, он весело наблюдал за происходящим вокруг и то и дело прикладывался к кубку. По правую его руку сидела Мария. Теперь рыцарский обычай не предписывал ей опускать глаза и держаться от жениха в шести шагах. Веселье царило в ее глазах, лицо освещала радостная улыбка, которую она обращала к супругу, сидящему напротив, как будто стараясь удостовериться, что это не сон, она действительно изменила фамилию, которую носила восемнадцать лет, стала госпожой Штурмфедер. Мария улыбалась, глядя на него, осознавая, что после церкви он как бы оделил ее качественно новым чувством собственного достоинства.

«Он — глава, — улыбнулась она сама себе, — мой господин, мой любимый, мой хозяин!»

Мария заметила, что и Георг чувствовал некоторую приподнятость от своего нового положения. Молодые юнкеры оказывали ему всяческое почтение, старые рыцари выказывали дружелюбие и расположение, сам же он уже осознавал, что не одинок на свете, стал отцом семейства, основателем блестящего рыцарского рода, так как в старые добрые времена у дворянства были иные понятия: они высоко ценили семейную жизнь, свою жену, детей, оставляя обет безбрачия для монахов.

Неподалеку от герцога сидели рыцарь фон Лихтенштайн, Маркс Штумпф фон Швайнсберг и канцлер; секретарь Ульмского совета также находился невдалеке, он приобрел это почетное место в качестве дружки жениха.

Действие вина уже начало сказываться: глаза мужчин сияли, дамы разрумянились, когда герцог дал знак главному распорядителю. Кушанья вынесли и раздали в парке бедным; на столе появились прекрасные фрукты и роскошные пирожные, кувшины вновь наполнились лучшими сортами вин, дамам принесли маленькие серебряные кубки со сладким испанским вином. Они отговаривались, убеждая что не могут выпить и капли, однако прихлебывали и прихлебывали нежный нектар, пока не осушили кубки до дна.

Настал момент, когда, по обычаю того времени, новобрачным стали подносить подарки. Возобновилась музыка, и вдоль зала двинулось длинное блестящее шествие. Впереди шли придворные пажи, они несли золотые кувшины, медали и украшения из драгоценных камней — подарки герцога.

— Пусть эти кубки, когда вы будете пировать на свадьбах ваших детей, на крестинах ваших внуков, напоминают вам человека, которому вы оказывали любовь и верность, когда он был несчастен, и герцога, который в счастье был неизменно благосклонен и верен вам.

Георг поразился богатству подарков.

— Ваша светлость! Вы смущаете нас. Если вы будете так щедро награждать за любовь и верность, то их слишком легко станут продавать за награду.

— Я редко их видел в чистом виде, — ответил Ульрих, окинув мимолетным взглядом праздничный стол и пожимая руку молодого человека, — и еще реже, дружище Штурмфедер, после перенесенных испытаний, поэтому-то мы, по справедливости, и хотим наградить бескорыстную верность — чистым золотом, благородную любовь — драгоценными камнями. Может, ваша прекрасная супруга позабудет свои слезы! О, я знаю причину! Слезы вызвали воспоминания о нашем несчастье. Слезы прочь, прекрасная дама! Это дурной знак во время свадьбы. Теперь же, с разрешения вашего супруга, хочу получить старый должок. Вы понимаете какой?

Мария, покраснев, вопросительно посмотрела на Георга, как бы опасаясь вызвать у него недовольство. Георг понимал, что имел в виду герцог; сцена, которую он тайком наблюдал, еще жила в его памяти, потому и проговорил, прежде чем кивнуть Марии: