– О да! У нее произошло большое несчастье. Скончался муж!

– Какое горе! – воскликнул я. – Она его так любила. Что с ним приключилось?

– Катался на велосипеде и потерял управление. Упал в обрыв.

«Катался на велосипеде и потерял управление. Упал в обрыв». Где-то я это уже слышал. Но эта точно не мать Тереза!

– Несчастная вдова!

– Да. Но она быстро утешилась. Вышла замуж за родственника умершего мужа. Много старше ее. Но он лорд.

– Теперь она – леди?

– Не только. Скоро ее мужа назначат послом ее величества в какую-то страну и она станет женой посла.

Я смотрел на Алис и поймал себя на мысли, что она оставалась такой же, какой я знал ее раньше: ироничной, умной, всё понимающей. И не удержался:

– А ты не изменилась.

И про себя обрадовался, что говорим мы по-английски, где нет «ты», и моя дочь не сможет определить уровень моего знакомства.

Появился человек в темном костюме, подошел к Алис:

– Пора, мадам.

Алис протянула Карине коробку конфет.

– Бери все, девочка. Ты очень похожа на отца.

Потом повернулась ко мне и сказала по-французски:

– До свидания, малыш. Напрасно ты в последний раз быстро уехал из Парижа.

– Но ты сама меня прогнала.

– Женщины отличаются от мужчин тем, что мужчины никогда не признают своих ошибок, а женщины признают. Я ошиблась.

И ушла.

– Она графиня? – спросила Карина.

Я удивился:

– Почему ты так решила?

– Говорила про баронов, лордов.

– Во Франции давно уже нет графинь.

– Тогда она актриса.

– Нет. Она руководитель службы безопасности.

– Всей Франции?

– Почти.

– Ну и знакомые у тебя, папа!

– Да у меня даже дочь – сотрудник ФБР.

– Это правда, – согласилась Карина.

Мы уселись на свои места в первом классе. Карина держала в руках коробку конфет, подаренных Алис.

Мы долго молчали. Потом она повернулась ко мне:

– Я очень горжусь тобой, папа.

Неужели догадалась.

– Что теперь будем делать? – спросил Билл.

– У нас осталась одна ниточка. Семицветов.

– Есть идеи, как его найти?

– У меня есть знакомый художник, некто Вестфеллер. Я недавно совершенно случайно узнал, что он работает в Шербуре. Это Квебек, на границе с Вермонтом. Может быть, он знает что-то про Семицветова.

– Поедешь в Шербур?

– Сначала попытаюсь узнать, действительно ли этот Вестфеллер в Шербуре.

– Чем мы можем тебе помочь?

– Пока ничем.

– Ты бывал в Шербуре?

– Нет. Но наслышан про шербурские зонтики.

– Дождливое место?

Я не стал просвещать пытливого американца рассказом о печальной истории, которая произошла под великолепную музыку Мишеля Леграна в том Шербуре, что находится не в Квебеке, а во Франции.

– Сначала я позвоню.

* * *

В списке художников Шербура имени Вестфеллер не значилось.

Я решил поговорить с кем-нибудь из местных живописцев: может быть, он что-то знает про своего коллегу Вестфеллера.

Я выбрал салон с многообещающим названием «Salon de grandes espérances», что означало «Салон больших надежд». Где-то я слышал, что в отличие от маленьких надежд большие иногда сбываются.

Высокий женский голос прокудахтал:

– Алло.

Не поняв, на каком языке это «Алло», я начал разговор по-французски и, как можно в более доступной форме, объяснил, что приехал издалека, из самой Франции, и что мне нужно найти господина Вестфеллера.

Ответом мне было «Почему вы позвонили мне?» по-французски. Хоть с языком не ошибся! В Квебеке это важно. Не на том языке начнешь разговор, на том же языке можешь сразу окончить, таковы дружеские отношения между двумя языковыми комьюнити.

Я хотел было начать разъяснения по поводу господина Вестфеллера грустными словами: «Дело в том, что я…», но был остановлен неожиданно разговорившейся собеседницей:

– Вы, наверное, абсолютно лишены представления о живописи! Знаете ли вы, что…

И дальше пошла оценка различных направлений живописи и крайне нелестная оценка творчества господина Вестфеллера.

Я решил отойти от диспута о живописи:

– Я хотел бы найти мадам Анжелику Вестфеллер или, может быть, она еще Анжелика Дижон. Она тоже художница. Знаете такую?

– А ее все знают. А что касается «художница»… Вас интересует, что она рисует руками или ногами?

Кики не меняет своих привычек, удовлетворенно оценил я, и хотел было внести ясность, но мадам «Большие надежды» продолжала кудахтать:

– Может быть, у вас во Франции ее творчество и назвали бы произведением искусства. Я в прошлом году была в Париже и лицезрела художников на Пигале. У нас таких бы забрали в полицию за издевательство над вкусом. Да, да.

– Рисунки господина Вестфеллера меня не интересуют, – решительно заявил я.

– А он и не рисует. Рисует она, эта, как вы ее назвали «Анжелика», мы ее звали просто «Кики», а ее муж, этот Вестфеллер трижды идиот. Во-первых, он верит, будто все верят, что рисует он, а не эта Кики. Во-вторых, он считает, что она гениальна.

Мадам замолчала. Я подождал и спросил:

– А в-третьих?

– Я еще не придумала, – честно призналась кудахтающая мадам.

Я воспользовался ее замешательством:

– Меня не интересует творчество мадам Анжелики Вестфеллер.

– А что вас интересует?

– Меня интересуют документы, связанные с продажей ее дома в Онфлере.

– Дома? – удивилась мадам.

– Да, дома. Документы, связанные с продажей ею своего дома.

– Она что? Мошенница? – В голосе дамы явственно прозвучал отзвук больших надежд.

– Нет, нет, – поспешно прервал ее я. – До решения суда нельзя ничего утверждать.

– Суда… – Теперь ее голос почти пел. – Ее посадят?

– В интересах следствия я не имею права что-либо сообщать.

– А ее мужа тоже посадят?

– Пока еще трудно что-либо утверждать, но, я думаю, худшее может произойти.