Вершкову? То же сделает вид, что видит ее впервые? Через минуту грюкнула сдвигаемая дверь купе. Маша побежала умываться. Я вернулся на свое место, принялся доставать жрачку. У нас еще оставалось полкурицы, пара яиц, огурцы с помидорами и пирожки. На завтрак и даже обед хватит. А вечерком в любом случае придется идти в ресторан.

Дверь купе я не закрывал и поэтому, когда мимо побегала проводница, я ее тормознул и велел принести два стакана чаю. Она осклабилась и пообещала принести чай немедленно. С ней что-то произошло со вчерашнего? И только через минуту я понял — накрасилась! Неужто эта крысиная мордочка решила понравиться мне? Что ни говори, а внешность Санька Данилова действует на женщин!.. С одной стороны — это приятно, а с другой доставляет и будет еще доставлять мне немало хлопот. Ну что ж! Вперед, на штурм женских сердец!.. Не изменяя при этом Илге…

Вернулась моя спутница. После умывания она явно повеселела. А увидев, разложенные на «Литейском рабочем», яства и вовсе оживилась. Голод не тетка. Проводница принесла чай, получив рубль — что многократно превышало стоимость двух стаканов — расплылась в улыбке и свалила. Я прикрыл дверь, чтобы позавтракать спокойно. Вагон просыпался. Захлопали двери купе, забормотали голоса. Разломив оставшуюся часть куриной тушки напополам, я протянул одну половину Маше.

За окном проплывали заснеженные равнины, черная щетина лесов, белые полосы, скованных льдом рек. Небольшие деревни и станции, где скорые поезда не останавливаются. Я видел ребятню, что каталась с горок, а услышав шум поезда, замирала, глядя на проносящиеся вагоны, и, конечно, завидуя их пассажирам; трактора и грузовики перед шлагбаумами на переездах, серые дымки, поднимающиеся над печным трубами, заметенные снегом стога в полях. Потом снова тянулись леса, подступающие к самому полотну, да бесконечные телеграфные провода, провисающие между чуть покосившимися столбами.

Мы поели. Вершкова убрала остатки пищи и сор. Теперь можно было предаться блаженному ничегонеделанию. По крайне мере — до самого обеда. Ну или по крайней мере, до того момента, когда утроба снова потребует пищи. Я сходил в туалет, вымыл руки и завалился на полку с томом Диккенса в руках. Маша тоже нашла себе занятие. Она достала альбом для рисования и набор цветных карандашей. Видать, ее посетило вдохновение. Время от времени отрываясь от чтения и посматривая на нее, я невольно задавался вопросом: а может ли это девушка, так сейчас похожая на старательную школьницу на уроке рисования, быть замешана в махинациях подпольного цеха?

Ведь она комсомолка, наверняка, отличницей была и в школе и в институте. Явно — увлечена своим делом. Я же видел, с каким удовольствием она работала над костюмами для нашего фильма, которые надо было не только нарисовать, но и сконструировать и сшить. И все это — не только бесплатно, а даже за собственный счет. Не монтируется это с образом жадной стервы, которая готова набивать свой карман за счет простых советских граждан, ведущихся на заграничные ярлыки. Может, ее используют втемную, но… Как? Вот что надо понять!

— Можно спросить? — произнес я.

— Да! — откликнулась она.

— А что ты рисуешь?

— Так… Мысли…

— Мысли? — удивился я.

— Да… Идеи костюмов…

— А-а…

Ничего умнее произнести я сейчас не мог. Идеи она рисует… Ну да, она же модельер, а эта профессия творческая. Нет, не похоже на то, что она знает о деятельности подпольного цеха… Хотя — почему подпольного, а, скажем, не экспериментального? Ведь партия держит курс на улучшение быта трудящихся и под эту задачу можно вполне легально привлекать капиталовложения, скажем, на разработку перспективных моделей одежды. И уж тем более, к выполнению такой задачи нетрудно подключить молодых энтузиастов, которые мечтают о голубых социалистических городах, населенных сплошь нарядными жителями.

«Снятся людям иногда, голубые города, у которых названия нет…»

— Маша, — снова заговорил я, — а о чем ты мечтаешь?

Она отложила карандаши, с недоверием посмотрела на меня — прикалываюсь я или нет? На лице моем не было ни тени улыбки, потому что вопрос этот меня действительно интересовал. Конечно, нельзя исключить, что она ответит что-нибудь правильное. Типа — чтобы не было войны или чтобы во всем мире победил коммунизм. И ведь ее нельзя будет даже обвинить в неискренности, ведь точно также я бы и сам ответил на этот вопрос, задай его кто-нибудь тому пацану, который сейчас живет с родителями под Кушкой. Так что все зависит от того, с какой интонацией она ответит и что у нее будет при этом в глазах.

— Я мечтаю о том, чтобы наши люди могли быть одеваться не хуже, а лучше иностранцев, — ответила она. — Ведь плакать хочется, когда посмотришь, что у нас носят… Все серое и черное, крой скучный… Совершенно непонятно, что за человек перед тобой, а ведь одежда отражает характер своего владельца и напрямую влияет на настроение человека… А хорошее настроение — это залог высокой производительности труда…

— На Западе все носят яркую одежду, подчеркивающую характер и все такое прочее, — тоном провокатора сказал я, — но ведь они же там все индивидуалисты, а в Союзе — коллективисты!

— Ну и что⁈ — вскинулась моя собеседница. — Коллективизм должен выражаться в делах, а не в одежде! Коллектив складывается из индивидуальностей!

— Так может покупать у буржуев их одежду и не мучиться?

— Ну иногда к нам попадают те же американские джинсы, например… Стоят от ста восьмидесяти и выше… Ну и что в этом хорошего?.. Некоторые готовы душу заложить за штаны, которые в Америке шили когда-то для скотоводов… Неужели мы не можем придумать, что-нибудь свое, такое же красивое, но отражающее нашу историю и культуру⁈

— Можем, наверное, — пожал я плечами. — Только дело ведь не столько в красоте, сколько — в низкопоклонстве перед Западом… Не за синюю тряпку люди выкладывают целую зарплату, а за пришитый ярлычок с иностранными словами…

— В том-то и беда, — понурилась Вершкова, но тут же воспрянула. — Бороться с этим трудно, я понимаю, но можно!.. Если наши фабрики станут выпускать красивую и разнообразную одежду, мода на заграничные шмотки кончится сама собой…

Спорить я не стал, хотя прекрасно знал, что попыткам заменить отечественными брендами забугорные не одна сотня лет. И те, кто пытался сделать это, неизменно проигрывали. Зачем зря расстраивать девушку, тем более, что эта страстная защита права советского человека одеваться лучше иностранцев, говорит о том,