Южную Добруджу, как ни клянчила Румыния, отнимать не стали, репарации поначалу начислили страшные, но урезали аж в 22 раза, превратив в тяжелые, но посильные, — и всё это, из песни слова не выкинуть, благодаря очень активной поддержке СССР. А как только просохли подписи, уже 11 февраля, Лондон восстановил дипломатические отношения с Софией, для близиру[177] потребовав уважения к демократии.

А вот Вашингтон с этим решил не спешить, но это уже не пугало: все понимали, что еще сколько-то месяцев — и признают. Теперь, когда Болгария обрела полный суверенитет, советские войска должны были в течение девяноста дней покинуть ее территорию. Тот же срок отвели для завершения последних дел Союзной контрольной комиссии.

И это, конечно, радовало власти, но совершенно не радовало оппозицию, остающуюся совсем без «крыши», так что она, ранее действовавшая солидно и размеренно, засуетилась, перейдя на не совсем парламентские выражения, вплоть до требования к Комиссии, пока она еще в силе, запретить БРП как «фашистскую». Но это было уже актом отчаяния. У Лондона хватало забот в Греции, Палестине и Малайе, Вашингтон более всего волновала Германия, а какие-то терпилы из маленькой балканской страны, 75 процентов влияния на которую законно принадлежали Москве, Запад, при всей социальной близости, беспокоили даже не в третью очередь.

Никола Петков со товарищи всё это прекрасно понимали, подсознательно предчувствуя, что обречены, а потому пускаясь во все тяжкие. Впрочем, совсем уж капитулировать не собирались — в конце концов, фракция в парламенте, хоть и в меньшинстве, имелась мощная, спаянная, а навыков политической войны хватало, так что за свой вариант будущей Конституции готовы были бороться всерьез. Без особых надежд, конечно: согласно регламенту, принятому большинством, этим же большинством принимались и решения, что не оставляло оппозиции никакого шанса. Но всё же хоть что-то, а там, глядишь, у Запада, когда он увидит, как храбро борются его клиенты, вновь проснется интерес.

Вот Никола Петков и нагнетал. Сразу же заявив, что его фракция «не признает правительства, являющегося результатом выборов, проведенных в обстановке угроз, беззаконий, избиений, арестов и убийств, а не свободного волеизъявления болгарского народа», потребовал принятия закона «О правах меньшинства в Народном собрании» и «равномерного» расширения связей и с Западом, и с СССР. Но главное, он с первого же дня взялся за тему прав человека, вновь и вновь повторяя с трибуны, что «редко в истории человечества свобода прессы и право человека свободно выражать свое мнение имели столько фанатичных противников, открыто и тайно стремящихся их уничтожить, как это происходит сегодня», и больше того, «никогда раньше, даже в царские времена, тоталитарная идея о диктатуре не была столь тесно связана с насилием над человеческой мыслью и совестью».

Всё это, разумеется, в качестве увертюры к основному действу, то есть к представлению альтернативного проекта Конституции, который и был оглашен с трибуны 29 мая. Начав с разъяснений, почему проект Фронта не подходит (нет разделения властей, нет четких гарантий прав и свобод, в связи с чем налицо все условия для установления однопартийной диктатуры), лидер оппозиции особо отметил, что советская Конституция, основанная на принципе диктатуры пролетариата, не может служить образцом, а вот его политическая сила учла и предусмотрела всё. И подробно перечислил почему.

А помимо высокой политики в Народном собрании шла полемика по вопросу о «переустройстве кооперативов» (что-то типа коллективизации, но специфической). Совсем уж единоличников в Болгарии почти не было, крестьяне (в основном середняки, ибо латифундисты считались на сотни, а бедняки — на немногие тысячи) давно уже так или иначе скооперировались, и это вполне всех устраивало, кроме, конечно, «красных», желавших взять сельское хозяйство под контроль и создать «единую государственную кооперацию». Против этого крестьянство, естественно, возражало, а возражая, тянулось к Петкову.

Подписание мирного договора

НЕ МЕСТО ДЛЯ ДИСКУССИЙ...

Короче говоря, лидер «Федерации сельского и городского труда» бил наотмашь, по всем уязвимым точкам. Звучало логично, выглядело убедительно, на компромиссы идти Петков не собирался, и очень четко прорисовывалась перспектива затяжных дебатов, на которые рано или поздно обратят внимание Штаты. Допускать такое «красные» не имели ни малейшего желания, поскольку в смысле демократичности и прочих прав человека и гражданина альтернативный проект был куда лучше проработан. Ждать не то чтобы не хотелось — ждать запрещала Москва, требуя решать вопрос поскорее, — и ЦК дал отмашку раскручивать предназначенный на крайний случай вариант «Б», над которым работали около года.

28 мая, за сутки до того, как Петков поднялся на трибуну с текстом проекта, на стол тов. Димитрову лег доклад главы МВД. Тов. Югов уведомлял премьера, что в распоряжении безпеки имеется «серьезный обвинительный материал против г-на Петкова», в связи с чем ведомство, которым тов. Югов имеет честь руководить, ходатайствует о лишении Николы Димитрова Петкова «и ряда его коллег по фракции» депутатской неприкосновенности и выдаче разрешения на их арест.

Далее, как отмечает в своем исследовании Татьяна Волокитина, можно лишь догадываться, но, судя по всему, окончательное решение о судьбе оппозиции и лично ее не в меру голосистого шефа принималось 30 мая. Во всяком случае, вечером этого дня, сразу по окончании длиннейшего заседания Политбюро, тов. Костов вылетел в Москву, а 2 июня, получив телефонограмму из Кремля, тов. Кирсанов, посол СССР, попросил о встрече с тов. Димитровым и, конечно, немедленно был приглашен. О чем говорили, неведомо: протокола нет, так что остается судить по логике развития сюжета.

5 июня — на следующий день после того, как Сенат США наконец-то ратифицировал мирный договор, — спикер Васил Коларов, открыв очередное заседание, заявил, что должен донести до господ депутатов важнейшую информацию, и зачитал справку, якобы только утром присланную из МВД. (К слову, полная стенограмма этого заседания есть в Сети — правда, на болгарском, и впечатление производит, скажу я вам, весьма гадкое, словно бредешь сквозь какую-то удушливую серую зону.)

В общем, если коротко, то... Ровно за четыре месяца до того, тоже по запросу тов. Югова, парламент дал согласие на арест одного из оппозиционеров, некоего Петра Коева (близкого сотрудника Петкова), подозреваемого в связях с подпольной военной организацией «Нейтральные офицеры», о которой мы уже говорили (ага, те самые 13 человек, ничего кроме разговоров не предпринимавшие). И за истекшее с момента ареста время этот человек якобы дал подробные показания — в частности, признался в том, что в 1945-м некий полковник Стефан Аврамов, его школьный друг, попросив о встрече, рассказал о заговоре и поинтересовался, как отнесется г-н Петков к