Моя поездка — по чисто техническим вопросам — никаких неприятностей для него навлечь не могла, принести же пользу установлением добрых отношений с начальством — могла. Лукавый хозяин округа это учел и применил ко мне столь широкое гостеприимство, что я просто не знал, как быть…

Он пригласил меня обедать у него в дни пребывания в Сухуме. Я согласился и немедленно телеграммой выписал из Одессы громадную коробку лучших конфект, чтобы поднести их княгине. Но я не предвидел, во что эти обеды выльются. На них перебывал чуть ли не весь должностной Сухум. Быть может, это требовалось провинциальной политикой… Каждый день за стол садилось человек двадцать гостей, и бедной хозяйке, княгине Джандиери, выходившей к обеду в традиционной грузинской черной бархатной шапочке касакрави, с подвязанными длинными черными локонами и с кисейным платком, приходилось нелегко, тем более что ее обеды были роскошными и с обильным возлиянием. Что там значил прибывший с первым пароходом мой ящик с конфектами… Все это было обычным свойством грузинских помещиков — растрачивать на хлебосольство свои имения.

К сожалению, Л. Г. не предвидел будущего и не знал, что года через полтора ему придется убедиться в безрезультатности таких угощений.

Организованная по делу Матросской слободки особая комиссия начала при мне, под председательством князя Джандиери, свои работы, а к осени все материалы, вместе со списком достойных кандидатов, были уже в Тифлисе.

Сухум

Сухум тонет в растительности благодаря льющимся на него с неба и потоку тепла, и потоку влаги. В общем — громадная оранжерея.

Пальмы растут круглый год в грунту — на бульварах, в садах, в домашних садиках. В особенности — веерная пальма хамеропс, что широко разбрасывает свои листы, точно гигантские лапы, поросшие снизу темно-коричневыми волосками.

В садиках при частных домах цветут в грунту пышные розовые и белые олеандры и желтеют густым изобилием плодов апельсинные и лимонные деревья. Громадные раскидистые магнолии свешивают из зелено-глянцевитой листвы большие белые, точно из воска сделанные, чаши-цветы.

А розы — пышные сухумские розы… Что ни розарий — настоящий ковер!

Во всем параде сухумская растительность — в садах богатых любителей-садоводов, что расположились за городом. Вот уж поистине ботанические сады! Сюда иной раз собрано, как кажется, самое красивое, самое декоративное из того, что растет во всех уголках мира. Гуляя по аллеям, видишь себя то в Австралии, то в Китае, то в Бразилии… Все эти экзотические растения находят себе гостеприимный приют в тепличном сухумском климате, и они действительно чувствуют себя, как дома.

Недаром венцом из вилл окружил себя по холмам Сухум. А вид с этих холмов…

И красиво же отсюда море! Беспредельно тянется его серебристая ширь, отражая небесную синеву. А то вдруг начнет щеголять разными цветами. Посинеет, или даже темно-фиолетовым станет. А потом — успокоится, порозовеет, сливаясь с небом в розово-фиолетовой дали.

Вечереет.

Вспыхивают в Сухуме электрические фонари и светлым кольцом опоясывают набережную. Замелькали яркие светильники и по холмам.

Бульвар, набережная — полны народу. Гремит полковой оркестр. По аллеям снуют и прибывшая сюда с севера публика, ищущая в этом мягком климате исцеления от легочных заболеваний, и местные щеголи, и щеголихи, и деловые сухумцы, оторвавшиеся от дневных забот, и абхазцы и мингрельцы в своих черкесках, с блеском серебра на гозырях и кинжалах.

Пестрая, веселая, по-южному говорливая толпа!

Выходящие на набережную кофейни переполнены. Скромные помещения, неприхотливая обстановка, но зато какое кофе! Настоящее турецкое. Сидящие здесь турки понадевали новые алые фески. Скрестили ноги и медленно, молча, пьют свое кофе. Целыми часами сидят здесь, сменяя чашку кофе на душистый кальян. Из-за клубов табачного дыма безмолвно созерцают развертывающуюся перед ними панораму моря, блещущую иллюминационными огнями судов, и небо, также не отстающее в блеске своих огней.

Армяне и мингрельцы соединяют приятное с полезным. Свои чашки кофе пьют среди игры в нарды (игра, напоминающая шашки; на доску бросаются кости) или в шашки. Они — шумнее: не прочь за кофе и торговыми делишками заняться.

Толпятся пассажиры, съехавшие со стоящего на рейде парохода, около фруктовых лавочек, которым есть чем похвастать. Хотя бы горы розовых громадных персиков… Это — гордость сухумского побережья, здешние персики. Крупные и такие сочные, что почти буквально тают во рту. Надо их откусывать, а не ломать, и притом наклонившись. А не то — персиковым соком себе платье зальешь.

Железная пристань, тонкая, как будто хрупкая, — также переполнена. Одни толпятся, чтобы посмотреть, кто из Сухума уезжает, а кто сюда прибыл. Но здесь и те, кому тяжело дышать сухумским воздухом, наполненным влагой. Они уходят на самый край пристани и отсюда вдыхают свежий морской воздух.

А у пристани неустанно снуют лодки — к пароходу и от него.

Трапеция

Один из самых заметных лиц, живших тогда в Сухуме, был известный профессор Московского университета А. А. Остроумов. В Москве, на медицинском факультете, он считался большим научным авторитетом, но вместе с тем и большим генералом. В последние годы Остроумов полюбил Сухум и горячо рекламировал его в качестве лечебной станции. Этим он оказал немалую пользу городу, и здесь его высоко ценили. А. А. был в Сухуме видным и авторитетным лицом.

У него была здесь собственная дача, двухэтажный красивый белый дом, на холме, на краю Сухума, утопающий в зелени. Остроумов был любитель садовод.

А. А. обратил мое внимание на участок, называемый Трапецией, и повел его показывать.

Мы шли аллеями, которые с легким подъемом ведут на Трапецию. Они обрамлены растениями, посаженными, по частной инициативе, тем же Остроумовым. Вершина холма — собственно Трапеция — небольшое плато, около десятка десятин.

— Этот участок — собственность военно-инженерного ведомства. Зачем он ему — никто не знает! Ведомство и само не пользуется Трапецией и другим не дает.

Участок был совсем пустой. Прежде, говорили сухумцы, он служил военным стрельбищем. Теперь стрелять здесь нельзя: кругом виллы и жилища. Иногда, впрочем, здесь устраивались на лето, в легких дачных помещениях, семьи военнослужащих.

— На Трапецию, — говорил Остроумов, — давно уже претендует город. Смотрите, какой дивный отсюда вид! Город хочет разбить здесь парк. Да отчасти — смотрите — здесь уже и сделаны насаждения. Доступ сюда легок, воздух прекрасный. Сколько пользы в гигиеническом отношении принесло бы, если б этим участком владел город. А теперь — ни то ни се!

Ко мне после этого явился заместитель городского головы Е. Ф. Корчиц, племянник профессора Остроумова. Он, по поручению городской управы, опять много говорил о Трапеции, а под конец спросил, встретит ли с моей стороны поддержку, если город поднимет вопрос об обмене Трапеции на какую-либо другую землю, из числа принадлежащих городу, которая лучше служила бы военным целям — для стрельбища или для чего им понадобится.