– Грегорио, я пришел просить руки твоей дочери. Для моего сына Марка. – И прежде чем грек успел прервать его, он добавил: – У него хорошая работа. У меня есть мешок драхм. Я построю ему дом. Он хороший мальчик, Грегорио.

Ответ был прост и ясен:

– Я никогда не позволю Марии выйти замуж за еврея.

– Но теперь он христианин.

– Да. Еврейский христианин. – И на этом разговор закончился.

Эти слова уязвили Иоанна сильнее, чем он мог предполагать, но он не стал возмущаться. Не стал и угрожать, что разберется по-своему, а как раненое животное молча добрел до дому, снял хорошую одежду и сел, глядя в стену. В течение трех следующих вечеров он мылся, чистил ногти, приводил в порядок волосы – и по очереди посещал три христианских дома, где были дочери на выданье. В каждом его встречали с уважением, наливали вина, говорили вежливые слова, принятые в таком маленьком городке, как Макор, но затем он, как еврей, получал отказ.

Пережив унижение в четвертый раз, он вернулся домой, сложил и убрал хорошую одежду. И, помолчав, сказал себе странным сдавленным голосом:

– Думаю, надо отвезти мальчика в Антиохию. Там все время что-то строят. Там ему будет легче найти и работу и жену… – Замолчав, он спрятал лицо в ладонях. Он чувствовал себя как животное, получившее рану неизвестно откуда, и знал, что никогда не обретет свободу покинуть Макор, потому что теперь он был так же прочно привязан к базилике, как раньше к синагоге, – человек, который возводит место поклонения, замуровывает себя в его стенах.

До Марка дошли слухи о походах отца, но он пропустил их мимо ушей, потому что в бараках, которые он посещал после очередных споров в среде христиан, он услышал другие доводы – может, они были не столь критичны, но исключительно важны для него. В те ранние годы, когда христианство противостояло окружающему миру, чтобы защитить право на свое существование, группа особо преданных верующих стала последователями святого Павла, который проповедовал бедность и убеждал, что подлинно верующий человек должен жить без женщин. Его убежденные сторонники, а их было сначала сотни, а потом тысячи, давали обеты бедности и целомудрия, а иные, подобно великому Оригену Кесарийскому, которому христианский мир обязан утонченным богословием, заходили настолько далеко, что, всецело посвящая свои жизни тому, что они сами считали поучением Иисуса, совершали над собой обряд оскопления: «Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сами делали сами себя скопцами для Царствия Небесного. Кто может вместить, да вместит». Произнеся эти слова Христа, великий христианин оскопил себя.

– Никто не может дать большего доказательства своей веры, чем это, – сказал старый сержант из Византии, а через несколько дней грузный, смахивающий на медведя ветеран исчез. Он отправился в сирийскую пустыню и нашел себе прибежище в маленьком монастыре, которые начали размножаться на востоке, и в Макоре ходили слухи, что перед исчезновением он последовал примеру Оригена. Рабочие говорили о его поступке со сдержанным уважением, и прошло не так много времени, как исчез и египтянин с птичьим лицом.

Марк был удивлен, когда отец Эйсебиус резко осудил уход в монастырь. Придерживаясь общего мнения, господствующего в Константинополе, этот тонкий, умный испанец, ценивший искусство и комфорт современной жизни, заявил:

– В монастыре люди повинуются законам, которые помогают им вести созерцательную жизнь, что, наверно, нравится Богу. Но другие, обладающие таким же благочестием, живут в мирском шуме, строят, растят детей, помогают обрабатывать землю – и уж это-то Бог точно любит.

Но проблема монастырского бытия продолжала интересовать Марка. И как-то вечером, когда напряжение в Макоре достигло предела и отец Эйсебиус мельком бросил, что германцы уже в Птолемаиде, молодой художник застал священника в его аскетической комнате с белыми стенами и спросил его, чем объяснить, что такие люди, как Ориген и пожилой сержант из Византии, оскопили себя в честь Иисуса Христа.

– Как человеческие создания они заблуждались, – откровенно сказал Эйсебиус, – но как верующие, полностью покорные закону Бога…

– Его закону?

– Да. Все религии создают законы, и умный человек должен жить в соответствии с ними. В этом и есть слава христианства, что Господь наш Иисус Христос создал простые и ясные законы и взял на Себя их главную тяжесть.

– И Божьи законы всегда остаются неизменными?

– Конечно, – сказал испанец. – Ориген и сержант неправильно понимали их, но были правы в своем стремлении жить по ним.

– И есть правило, что такие священники, как вы, не могут жениться?

– Да. Закон, установленный святым Павлом. Но для простых христиан, таких, как ты, брак желателен. Это венец жизни. – Высокий испанец подпер подбородок большими пальцами и улыбнулся. – У моего отца было одиннадцать детей, и он был куда ближе к Христу, чем я когда-нибудь буду. Мы жили в Аваро… – Он погрузился в воспоминания об этом уютном городе в Центральной Испании, вино и оливковое масло которого, по его мнению, были куда лучше, чем в Палестине. Его задумчивость была нарушена появлением посланника из Птолемаиды, и, когда Эйсебиус прочел донесение, что германцы вышли из Антиохии и через два дня марша на восток будут здесь, он понял, что время сентиментальных воспоминаний об Испании прошло. Отправив курьера перекусить, он отрывисто пожелал Марку спокойной ночи. – Женись на христианской девушке, и нарожайте одиннадцать детей. Это прямой путь в Царствие Небесное. – И он исчез, чтобы посоветоваться с командиром местного гарнизона.

Так уже в течение первых недель в роли христианина Марк столкнулся с множеством противоречий, которые веками терзали его церковь. Но хотя они приводили его в растерянность, он, тем не менее, видел подлинную суть этой церкви: полное жизни место, где бушевали бури столкновений различных культур и противоречивых верований, где египтянин мог внезапно размозжить голову византийцу за то, что тот подсмеивался над Матерью Божьей, где приходилось из века в век подавлять одну ересь за другой и излечивать раскольников, но в которой греки, римляне, персы и бывшие евреи могли свободно воевать из-за вопросов богословия. Марк видел, что борьба за понимание сути веры для христианства была столь же трудной, как и для иудаизма, но, когда наконец закон обрел законченную форму, церковь сотворила чудо – ее мудрость создала такую структуру, которую никто, даже ребе Иисус и апостол Павел, не могли предвидеть. И вот в чем заключалась разница между христианским законом и еврейским: чтобы обеспечить соблюдение своих законов, евреи, которые никогда не обладали безраздельной политической властью, используя такие наказания, как остракизм, были вынуждены считаться с общественным мнением, что было ясно таким великим умам, как Барух Спиноза; христианство же, устанавливая свои законы, было свободно в действиях, и оно прибегало К повешениям, кострам и уничтожению целых провинций, поскольку обладало верховной властью. Но основная проблема оставалась в неизменности, и, разгадай он эту загадку, Марк, сын неграмотного каменотеса, приблизился бы к бессмертию.