не замечает ее, она слегка прикоснулась к ней рукой; графиня даже вскрикнула от испуга.

— Это я, — спокойно отозвалась Пепита, — нужно подумать о спасении Симониса.

— Я совершенно потеряла голову! Гласау схвачен, все погибло. Спасти Симониса невозможно.

— Однако мы должны спасти его, — ответила баронесса. Графиня посмотрела на нее.

— Как? Какие есть средства для того?

— Нужно поискать; можно найти тысячу, но прежде всего надо быть спокойным и не выдавать себя этой тревогой.

В эту минуту вошел Шперкен. Вслед за ним послышался шелест платья; графиня повернула голову и увидела идущую за ним королеву; она встала с кресла.

Королева Жозефина носила на себе отпечаток той болезни, которая вскоре лишила ее жизни. Бледная, дрожащая, со слезами на глазах, она скорее ползла, чем шла, опираясь на руку одной из фрейлин. Почти после каждого шага она вынуждена была останавливаться, чтобы отдышаться.

Все с глубоким почтением поклонились. Королева была точно в горячке; оскорбление сильно подействовало на нее; она была похожа на мученицу, что придавало ей еще больше величия. Она посмотрела на присутствовавших.

— Что еще нас ждет? — сказала она. — Какие еще унижения, какие оскорбления? Говорите, я все перенесу; я уже много выстрадала, и никто из всего моего рода не может сравниться со мной… Генерал, говорите!..

— Ваше величество, — отозвался Шперкен, — ведь все это не ново, и это не угрожает вашему величеству.

— Не щадите меня, — сказала королева, — одному Богу известно, за что он посылает на нас такое испытание. Но я, видно, создана для того, чтобы покаянием смыть грехи моих предков. Пусть же рука Всевышнего бичует меня, чтобы смыть кровью эти пятна и чтобы очистить будущее поколение от той грязи, которая тяготеет над нами… Боже, накажи меня, но прости нашему роду!

При этих словах она заплакала; но она говорила это не к тем, которые слушали ее, а как бы про себя, точно исповедь эта была вынуждена ее внутренним чувством.

— Но это еще не конец, — продолжала она; — это начало той печальной дороги, на которой каждый шаг смывает известное пятно. Накажи меня, Боже, бичуй меня, только прости моим детям! — повторила она, ударяя себя в грудь.

Присутствующие подали ей кресло; королева ослабела; силы оставили ее. Все стояли в безмолвии. Ее губы шептали молитву. Спустя несколько минут она, казалось, успокоилась.

— Шперкен, — позвала она, — я видела этих грабителей, знаю, что они употребили насилие, но не знаю, что случилось?

— Ваше величество, — начала графиня, проглатывая слезы, — кто-то посягнул на жизнь того, который сам на все посягает. Не знаю, кому они приписывают это… Но, вероятно, мне, потому что мне приказано уехать в Варшаву… Что касается обыска, то он объясняется тем, что они искали во дворце соучастников покушения.

Глаза королевы оживились от любопытства.

— Покушение? Каким образом?

— Говорят… Яд… Который вылакала собака…

— Бедная собака… — тихо отозвалась королева. — Так тебе приказывают уехать? — спросила она графиню. — Ты счастливее меня, я не могу тронуться отсюда, я должна выдержать до конца; мое место здесь, и здесь я умру…

Шперкен успокаивал королеву. Все начали говорить и рассказывать подробности, которые, казалось, королева слушала с большим вниманием. Она постепенно успокаивалась, к ней вернулось хладнокровие. Она сделала знак, чтобы ей помогли пройти в ее комнаты. По дороге она все-таки зашла в церковь и приказала позвать капеллана для вечерней молитвы.

Во дворце постепенно устанавливалась тишина, свет погасал, и только стража у ворот прерывала мертвое молчание тяжелыми шагами и звоном оружия.

VIII

Ксаверий Масловский еще спал, когда к нему вошла его хозяйка.

— Вставайте, а то вы спите и ничего не знаете! — сказала она.

Ксаверий вскочил и протер глаза.

— Что случилось? Кто околел?

— Ну, можно ли шутить в такую минуту? В замке что-то случилось! Я не знаю что, но по всему городу ходят ужасные слухи. Вчера пруссаки обыскивали все комнаты во дворце, погреба и чердаки; графине Брюль приказано уехать. Говорят, что арестовали какого-то человека, который хотел отравить прусского короля, а теперь ищут еще какого-то секретаря, соучастника и злоумышленника, который будто бы прячется во дворце. Видно, настал день страшного суда… А вы все спите…

Услышав эту новость, Масловский вскочил с постели и стал одеваться: он знал, что во дворце что-то происходит; в последнее время он довольно часто прокрадывался туда, чтобы видеться с Пепитой.

Одевшись — не обращая внимания, в какое платье и как попало, — он закутался потеплее, потому что на дворе был сильный мороз, и поспешил уйти; ему хотелось скорее узнать, что случилось.

Впрочем, утром уже была снята прусская стража и поставлены швейцарцы; по наружному виду не было заметно никаких тревожных признаков, но навстречу ему попадались новые лица, которых он прежде не замечал. По Замковой улице и возле католической церкви шлялось много оборванцев, в которых легко было узнать прусских служак. При входе во двор замка никто не остановил Масловского. Внутри было совершенно тихо, и он, как и всегда, поднялся по лестнице в надежде встретить кого-нибудь из знакомых или Пепиту.

Это был час утреннего богослужения в дворцовой церкви. Масловский зашел туда и стал так, чтобы уходящие из церкви проходили мимо него. Вскоре после этого показалась королева под вуалью, а вслед за ней — графиня Брюль к остальные приближенные. Заметив Масловского, Пепита остановилась.

— Вы все знаете? — спросила она.

— Ничего не знаю, кроме того, что здесь случилась какая-то неприятность. Поэтому я и зашел сюда.

— Разыскивают Симониса… Вчера весь дворец обыскали… Его необходимо спасти, его смерть будет лежать на моей совести, так как я его втянула в эти интриги, искусила и должна спасти! Да, должна, — энергично повторила баронесса.

Масловский взглянул на нее.

— Верите ли вы мне? — спросил он.

— И вы еще спрашиваете! — пожала она плечами.

— Он здесь?

Пепита кивнула головой. Ксаверий замолчал, потирая лоб.

— В коридоре невозможно говорить об этом, — сказал он, — пойдемте куда-нибудь, если позволите.

— Прошу вас об этом! Пожалуйста, пойдемте! Я думала о вас вчера и ждала.

— Я ничего не знал…

Они вошли в комнату, занимаемую фрейлиной. В обыкновенное время сюда не мог заглянуть посторонний человек, и Масловский в первый раз переступил через порог этого тихого жилища. В комнатах царствовал порядок, свойственный женщине; в ней было чрезвычайно тепло и уютно; каждая вещица имела свое место. Он не осмеливался идти дальше порога.

Пепита пригласила его