«Посреди собственной беды, посреди горя от смерти отца, — сказал себе Нат, — она еще может думать о других. Но, возможно, это именно потому, что у нее умер отец,— несчастье сближает людей».

— Что вы будете делать, Нат?

Вопрос застал его врасплох.

— Я как раз об этом и думаю.

— Я имею в виду не сейчас, — голос Патти звучал теперь нежно, — а когда все это будет позади.

Нат молча покачал головой.

— Снова займетесь архитектурой?

До этого момента он не задумывался, но ответил твердо и решительно:

— Думаю, нет. Как раз сегодня утром Колдуэлл говорил о Фаросе, маяке, который стоял в устье Нила. «Он стоял там тысячу лет», — сказал Бен Колдуэлл. То же самое он думал об этом здании. — Нат покачал головой. — Как это называется? Человеческая гордыня, вызов богам. В некоторых странах Среднего Востока ни одно здание никогда не завершают полностью. Всегда оставляют несколько кирпичей или реек, — он улыбнулся Патти, — потому что совершенное произведение подобно богохульству. Человек должен стремиться к совершенству, но ему никогда его не достигнуть.

— Это мне нравится,— сказала Патти.

— Я не уверен, нравится ли мне это, но я хотя бы понимаю. Когда-то мне кто-то сказал, что неплохо, если человек пару раз получит по шапке…— Он задумался.— Идемте внутрь.

— Вы что-то придумали?

— Нет. — Нат колебался. — Но, как и вы, я не умею стоять в стороне. — Тут ему в голову пришла новая мысль. — Что, если бы вы не были дочерью Берта, но замужем за кем-то, имеющим отношение к Башне?

— То есть за вами? — Хрупкая, твердая, готовая взглянуть в лицо любой возможности. — Была бы я сейчас здесь? — Патти решительно кивнула. — Была бы. Старалась бы не мешать, но была бы рядом.

— Я тоже так думал, — ответил Нат и удивился неожиданной радости, которую вызвало в нем это признание.

В трейлере у рации сидел один из командиров пожарных частей. Слышен был только его голос:

— А вы не можете определить, как далеко тянется пожар над вами?

Голос, отвечавший ему, был хриплым от усталости:

— Я же вам говорю, что нет!

Командир с яростью прокричал:

— А под вами?

Тишина.

— Тед! Говорите же! Что творится под вами?

Голос наконец отозвался снова, на этот раз в нем прорывалась истерика:

— Что все это значит, мы что, играем в вопросы и ответы? Мы идем вниз. Если прорвемся, то расскажу, что там за пожар, ясно? Сейчас мы на пятидесятом этаже…

— А если внутрь? — спросил командир пожарной части. — Туда нельзя? Вы могли бы высадить двери…

— Эти проклятые двери раскалились настолько, что к ним не притронуться. Вот такие дела внутри. Говорю вам, мы идем вниз. Другого пути нет.

Браун взял микрофон.

— Говорит Тим Браун,— сказал он.— Желаю удачи.

— Спасибо.

— Мы на связи, если понадобится.

— Ладно. — И в сторону: — Давай пошевеливайся.

Рация щелкнула и умолкла.

Оба командира замерли, глядя в пустоту. Патти заметила, что губы Тима Брауна беззвучно шевелятся. Молится? Гиддингс, сморщившись, гневно сверкал глазами. Взглянул на Ната и тихонько, почти незаметно покачал головой. Нат также незаметно кивнул. Патти закрыла глаза.

«Это невозможно»,— подумала она, но знала, что возможно. Это не сон, не ночной кошмар. Не будет внезапного пробуждения, не будет внезапного облегчения, что все ужасное исчезло с лучами рассвета. Ей захотелось отвернуться и бежать прочь. Куда? К отцу? Как бежала к нему сегодня днем за утешением, за помощью, за сочувствием? Но отец…

Переносная рация в руке Брауна вдруг ожила, из нее вырвался сдавленный вопль, потом еще один. Потом наступила милосердная тишина. В трейлере не раздавалось ни звука.

Первым разорвал оцепенение Браун. Подошел к чертежному столу, осторожно поставил на него рацию и выключил ее. Ни на кого не смотрел. Потом медленно, монотонно начал проклинать всех и вся.

18.19-18.38

Паола Рамсей подошла к двум креслам в укромном уголке банкетного зала.

— Простите, что помешала, — сказала она, — но то, что происходит за вашей спиной…— Она покачала головой.— Я, конечно, старомодна…

Губернатор кивнул. Его лицо было невозмутимо.

— Не считая Пола Норриса и Гровера, — сказал он,— все до сих пор держались отлично. Что же теперь?

— Кэрри Уайкофф произносит речь.

Губернатор вскинул голову. Голос слышал, но не мог разобрать слова. Однако тон, высокий, визгливый, почти истерический, говорил достаточно.

— Вероятно, заявляет, что нужно найти виновного, и обещает, что займется этим.

Паола Рамсей улыбнулась.

— Прямо в яблочко, Бент.

— Через несколько минут, — продолжал губернатор, — Кэрри возглавит делегацию, которая явится требовать активных действий. Бог мой, сколько подобных делегаций я уже выслушал?

— Там облепили бар, — сказала Паола. — Какой-то официант сидит один-одинешенек в углу и пьет из горлышка…

Губернатор подумал, не тот ли это, у которого трое детей. Вздохнул и встал.

— Что, по-вашему, я могу сделать, Паола?

Паола ласково улыбнулась.

— Я — как Кэрри Уайкофф, Бент. Думаю, что-то надо предпринять, но не знаю что. И поэтому надеюсь на вас.

— Мне это льстит. — Губернатор грустно, иронично улыбнулся. Улыбнулся сам себе и всей этой ситуации. — Одного персонажа Марка Твена измазали дегтем, вываляли в перьях и вынесли из города на шесте. — Улыбка стала шире. — А он говорит, что если бы не великая для него честь, он лучше шел бы пешком. А я бы лучше сидел здесь. — Он взглянул на Бет. — Но попробую.

Прошел мимо запертых противопожарных дверей, где лежало прикрытое белой скатертью тело Гровера Фрэзи, возле которого стоял Генеральный секретарь ООН. Он медленно, торжественно перекрестил его и, увидев губернатора, чуть виновато улыбнулся.

— Со своих студенческих лет, — сказал Генеральный секретарь, — я горжусь тем, что я атеист. Но сейчас начинаю сознавать, что детская вера так легко не умирает. Это любопытно, да?

— Да нет, Вальтер. По-моему, это скорее достойно зависти.

Генеральный секретарь задумался.

— Я начинаю понимать, что вы, в сущности, очень добрый человек, Бент. Мне только жаль, что я не понял этого раньше.

— А я, — ответил губернатор, — про вас всегда это знал. Просто человеку в нашем положении приходится вести себя сдержанно.