Стивен Джонсон в работе «Откуда берутся хорошие идеи» предположил, что новаторская идея часто возникает тогда, когда кто-то просто идет на шаг дальше, чем ступали раньше[1436]. Смещение внимания к грани возможного проходит чрезвычайно медленно и осторожно, оно не стремится бросить вызов статус-кво и тем более осуществить революцию в сфере мышления. Так, центральноазиатские ученые хотели не оспорить труды Аристотеля, Галена или других классиков, а как можно лучше понять их работы, оценить их мудрость.

Томас Кун подчеркивает то же самое в своей знаменитой «Структуре научных революций», на которую мы ссылались во введении. Тот, кто обнаруживает аномалию в любой правящей научной парадигме, может начать с предположения, что он сам допустил ошибку и что аномалия ему померещилась. Только после многолетнего движения в русле того, что Кун назвал нормальной наукой, значимость аномалии достигает той точки, когда люди начинают объединяться для создания новой парадигмы.

В начале этой книги был перечислен ряд изобретений центральноазиатских ученых. В список можно многое добавить. Разумеется, моей целью было убедить скептически настроенного читателя, что регион, который сегодня включает самые отсталые страны планеты (например, Афганистан), когда-то рождал ведущих ученых и мыслителей. Не преуменьшая значимость прорывов, достигнутых мыслителями Центральной Азии, мы должны также признать огромный вклад, который они вносили в мировую цивилизацию, практикуя «нормальную науку» и «нормальную философию» на протяжении 500 лет. Интенсивный и диалогичный процесс, в котором были заняты десятки ученых, читавших работы друг друга, помог выявить и проанализировать многие ключевые вопросы, которые затем были переданы последующим поколениям для дальнейшего анализа и разрешения. Если большая часть мира незнакома с достижениями центральноазиатских ученых и мыслителей или же приписывает их достижения другим, справедливо будет отметить, что даже эксперты в значительной степени недооценили огромную важность «нормальной науки» и «нормальной философии», практиковавшихся в Центральной Азии на протяжении 500 лет. Во время научной революции XVI–XVII веков многие так называемые прорывы были достигнуты европейцами, которые просто восприняли логику более ранних исследований, проведенных выходцами из Центральной Азии и другими учеными. До XVII века Европа не уделяла внимания «нормальной науке», существовавшей в Центральной Азии уже в XI веке.

Трудно оценить важность аномалии, когда признание ее тотчас не приводит к новой парадигме. Но что можно сказать об общей ситуации, когда аномалии рассматриваются либо как неудобство, либо как угроза и поэтому их или заметают под ковер, или подавляют? К сожалению, Кун не углубляется в этот вопрос. Он не пытается определить культурные и научные условия, которые привели одних людей к тому, что они стали сопротивляться фактам, не соответствующим их пониманию вещей, а других – к признанию «неудобных» свидетельств и попытке справиться с ними.

Глядя на повороты истории Центральной Азии, мы понимаем, что более чем за 1000 лет до арабского завоевания и по крайней мере в течение 400 лет после него регион был способен вдумчиво обрабатывать даже самые «неудобные» новые знания или мнения в светской и религиозной сферах. Это было уверенное в себе общество, привыкшее к изменениям и принимающее их. Конечно, интересно, как бы жители региона восприняли античные шедевры, которые не были переведены на арабский и персидский языки, например «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида, «Историю» Геродота, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, а также греческие трагедии. Но даже без этого вопрошания в духе альтернативной истории очевидно: лучшие мыслители региона показали себя невероятно открытыми незнакомым и «неудобным» для них текстам.

Жемчуг, который жители Центральной Азии долгое время привозили из Индии и Ближнего Востока, появляется не просто так. В большинство раковин никогда не попадает песчинка (которая потом станет жемчужиной). Во многие раковины песок попадает, но в итоге ничего не происходит, а другие моллюски пытаются отторгнуть инородное тело, иногда умирая. Чудом центральноазиатской культуры было то, что в течение нескольких веков она была открыта чужеродному песку и что могла использовать его для производства жемчуга. Такое чудо было бы невозможно без одновременной открытости внешнему миру и здорового общественного организма, способного перерабатывать и адаптировать новые веяния, а не просто поглощать их. Долгое время Центральная Азия была центром интеллектуальной жизни и мировой культуры. Когда же она утратила эту способность – конструктивно сталкиваться с чужеродным и превращать его в «жемчужины», – начался упадок.

Абдус Салам, известный пакистанский физик-ядерщик и первый мусульманский ученый, получивший Нобелевскую премию, выразил эту мысль очень четко. Когда его спросили, как бы он стимулировал научные исследования в исламском мире, он повторил ответ директора израильского Института Вейцмана на вопрос от комиссии ООН: «У нас очень простая политика по развитию науки. Активный ученый всегда прав, и чем он моложе, тем правее»[1437].

Эта книга началась с истории о научной полемике между 18-летним Ибн Синой и 28-летним Бируни. Оба были убеждены, что имели дело с самыми главными вопросами жизни и, что более важно, у них имелись все инструменты, необходимые для поиска ответов на них. Менее чем через три поколения аль-Газали резко оспорил подобные заявления и даже назвал Ибн Сину вольнодумцем. Самые важные истины уже открыты в Коране и хадисах, воплощены в шариате. Вера, а не наука и тщательный ход мысли – ключ к их разгадке. Вера, в отличие от разума, приходит к человеку лишь после длительного процесса самоочищения. Она скорее появится у старейшин, аксакалов, суфийских учителей, чьи поиски мудрости на протяжении всей жизни дают им право и обязанность учить молодых. Поэтому, заключал аль-Газали, позволим им делиться мудростью, а молодым позволим слушать. Тот вид духовных и научных сокровищ, которые предлагали имамы и суфии, подразумевал смирение и послушание, а не песок в жемчужной раковине.

Почему эпоха Просвещения завершилась и когда это произошло? Последний из трех вопросов, заданных на первых страницах данной книги, не приблизился к ответу после четырнадцати глав. Не существует одной гипотезы, которая (в случае подтверждения) позволит нам объявить задачу выполненной: некоторые исследователи, например, просто отрицают факт упадка. Так, австралийский исламовед Мухаммед Абдалла, который обратился к работам марокканского историка XIV века Ибн Хальдуна, чтобы доказать, будто в арабском мире все еще оставались великие ученые и мыслители даже после кризиса научной жизни в Центральной Азии. Однако при более внимательном изучении оказывается, что Ибн Хальдун сам утверждал прямо противоположное: даже несмотря на то, что наука приходила в упадок в арабском мире, они продолжали работать «в восточной части державы», а именно в Центральной Азии[1438], но фактически это было не так!