результат псевдосуверенизации[2028] «местечковый» или «удельный» федерализм, ведущий страну в тупик[2029]. Расхожими стали сравнения федерации с кентавром, созданным и по этнонациональному, и по территориально-административному принципам. Российская Федерация иерархична и асимметрична, субъекты федерации несоизмеримы по своему весу («федерация слонов и муравьев»); она напоминает матрешку, одни ее субъекты входят в другие. Соотношение частей в сложносоставных субъектах (Тюменская область, Красноярский край и равноправные с ними, но тем не менее включенные в них автономные округа) будто бы оправдывает утверждение одного из литературных персонажей Ярослава Гашека о том, что внутри земного шара имеется другой шар, значительно больше наружного.

Практический опыт российского федерализма вселяет мало оптимизма. «Государство, – пишет А. Б. Зубов, – во многом потеряло управляемость и распалось на множество полунезависимых субъектов, в которых не исполняющиеся федеральные законы подменяются собственными, часто противоречащими самой сути российской Конституции»[2030]. По данным Генпрокуратуры, на январь 1999 года 30 % издаваемых в регионах актов не соответствовали федеральной Конституции; из 21 республиканской конституции 19 не соответствовали федеральной[2031]. Выяснилось также, что большинство субъектов (от 59 до 82 из 89) экономически не самодостаточны, «в стране отсутствуют экономические предпосылки федеративной государственности»[2032]. С неподдельным изумлением взирают на нашу федерацию западные соседи. Некоторыми из них она воспринимается как самоубийственная по своей сути, «придуманная некомпетентной и трусливой интеллигенцией федерация неравноправных, непокорных автономий»[2033].

Анализ преобразования России из фактически унитарного государства в федерацию в 1990–1993 годах и ее дальнейшего развития порождает большое сомнение в истинности заключения Р. Г. Абдулатипова (1999) о том, что «унитаризм для России – это диктатура, тоталитаризм, конфедерация – это развал, а федерация – демократическое государство»[2034]. Федеральный фетишизм игнорирует и отечественный, и зарубежный опыт. История свидетельствует, что национальный вопрос в полиэтнических государствах успешнее всего решается в рамках унитарных государств, в которых центр делегирует национальным автономиям часть своих полномочий, а не наоборот.

Известно, что из 189 стран современного мира в 58 государствах приняты юридические структуры, основанные на федеративных принципах, однако только 15 стран избрали федеративные принципы государственного устройства[2035]. Известно также, что 27 из 44 федераций, образованных на планете за последние два века, потерпели неудачу, либо распавшись, либо став унитарными государствами[2036]. Наиболее существенным при этом является то, что в мире нет ни одной благоденствующей многонациональной федерации, субъекты которой были бы образованы по национальному признаку. Существующие в мире федерации, независимо от способа их возникновения, основаны, как правило, не на союзе государств, а на автономии их составных частей. Только в Эфиопии конституция признает суверенитет наций, национальностей и народностей. Однако и в этом случае суверенитет самих субъектов федерации, штатов не провозглашается в целях ликвидации потенциальных проблем. Характерно, что ни одна из бывших союзных республик, имевших в своем составе автономные образования, не пошла после распада СССР по пути федерализма.

Ныне даже руководители КПРФ, наследницы партии, легализовавшей федерализм в нашей стране, сознают, что «судьба федерации в России вовсе не предопределена, федеративное устройство еще не прошло проверку временем», события в нашей стране после 1991 года «говорят скорее против, чем за федерацию»[2037]. Оправдываются предостережения выдающегося русского философа и правоведа Ильина о губительности для России федеративной формы государственности[2038]. К концу 1990-х годов ученые все убедительнее доказывают, что все произошедшее в России после октября 1917 года чуждо русскому национальному правопорядку, возвращение к нему есть нравственная необходимость и политическая цель. Россия никогда не была федерацией и впредь должна быть не федерацией, а унитарным государством, гарантирующим права всех российских народов на их свободное развитие[2039].

Однако новая Россия, несмотря на провозглашенный принцип уравнивания в правах национальных единиц (автономий) и административных регионов, по сути, продолжает функционировать на основе этнического федерализма. Об этом свидетельствуют и создание осенью 1992 года консультативного органа Совета глав республик как возможного противовеса сначала Верховному Совету Российской Федерации, а затем – Федеральному Собранию; и сохранение экономических льгот республикам РФ в обмен на политическую лояльность[2040]. К сожалению, и другие изменения, произведенные при реформировании национально-государственного устройства в суверенной Российской Федерации, пока еще мало выходят из круга идей, известных по отечественной истории 1922–1985 годов. Все, что они содержат «нового», чаще всего есть возвращение к предложениям, апробировавшимся при Сталине и тогда же показавших свою ограниченность или несостоятельность. Это, в частности, касается предложений возродить национальные районы и национальные сельсоветы, шире использовать элементы культурно-национальной автономии в виде дополнения к существующим территориальным национально-государственным и административно-территориальным образованиям. Культурно-национальная автономия как возможная основа федерации даже не рассматривалась. В большевистской традиции она расценивалась как утонченный национализм, который, конечно же, «был выметен советской метлой вместе с его бундовско-эсеро-меньшевистскими апологетами»[2041].

Особенно показательным в этом отношении является история с нижними этажами федеративной постройки в СССР. Как известно, советский федерализм в своем наиболее развитом виде включал помимо союзных и автономных республик, автономных областей и округов еще национальные районы (250 – на январь 1933 г., 240 – на июль 1934 г., около 100 – на 1937 г.) и национальные сельсоветы (5300 в 1933–1934 гг., свыше 11 тысяч в 1937 г.). По данным на 1934 год, к категории национальных были отнесены каждый десятый район и каждый восьмой-девятый сельсовет в стране[2042]. Однако в Конституции СССР 1936 года и разработанных на ее основе конституциях союзных республик эти нижние этажи советской федерации не были узаконены. С этого времени дробление государства по этническому признаку было «заморожено»[2043] и процесс территориального строительства государства, по существу, пошел в новом направлении. 17 декабря 1937 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О ликвидации национальных районов и сельсоветов». В соответствии с духом времени при обосновании этой меры отмечалось, что многие из районов (немецкие, финские, корейские, болгарские и т. д.) «были созданы врагами народа во вредительских целях»[2044]. К началу 1940-х годов целый ряд национальных районов был расформирован, национальный статус нерасформированных уже не подчеркивался. Объяснение этому стоит искать в том, что именно на нижних и наиболее массовидных этажах федеративной постройки абсурд одновременного наличия «национальных» и «ненациональных» образований в государстве, все жители которого в обязательном порядке фиксировали свою национальность в анкетах и паспортах, становился наиболее очевидным. В действительности все районы в одинаковой степени могли считаться национальными, ибо официального статуса граждан, не имеющих национальности, в СССР не существовало. Основную массу «ненациональных» районов, конечно же, составляли районы с русским населением. С упразднением нацрайонов и нацсельсоветов из лексикона средств массовой информации вытеснялись также понятия: «национальное меньшинство», «нацмены». Предполагалось, что проблемы соответствующих групп